Н. Денисов - Стезя

Огрузнела, осела корма,
Осторожно и мачта качается.
«Колыма,
Колыма,
Колыма...» –
Аж за сердце мотивчик цепляется.

Но не зря он в тумане звучал
И будил берега каменистые.
Вот уж лайки бегут на причал,
Кренделями хвосты золотистые.

Петушки, Петушки, Петушки!
Пять домов у колымской излучины.
Пожалели и тут:
– Морячки!
Жаль, к оседлости вы не приучены!

Да! У нас ни кола, ни двора,
Нет нужды с барахлом канителиться.
На морях, где шторма да ветра,
Не прибыток, а мужество ценится.

Все равно хорошо в Петушках!
Да и в жизни не часто случается,
Чтобы девушка встретилась: ах!
И взаимность уже намечается.

И поселок не то чтоб дыра,
В самый раз для лирической повести.
Да и люди желают добра,
Если уж разобраться по совести.

Ну, вот и кончена работа,
А бросить камбуз нету сил.
Еще вчера бачки компота
Здесь, балансируя, носил.
Когда во льдах борта трещали
И замерзал на лицах пот,
Я здесь встречал густыми щами
Достойный Арктики народ.
Да как забыть дорогу нашу!
Я помнить, кажется, готов
И эти щи и эту кашу
Вблизи медвежьих островов.
Да ведь со мной же это было,
Моя же доля и мечта:
И мыс Шелагский в брызгах стылых,
И надоевшая плита.
Прощай, мой камбуз!
Вновь – в дорогу!
Я тыщи миль отштормовал.
Братва кричит:
– Налейте коку!
Полней, как нам он наливал...
Мне руку жмут,
По-флотски – «краба»:
– Ступай! О чем еще жалеть...
Мне эти пять ступенек трапа.
Что пять морей преодолеть.

Была лишь призраком уюта,
Всего углом очередным –
Два на три зыбкая каюта
С иллюминатором двойным.

Но, драя палубы «корвета»,
О трап сбивая каблуки,
Я, как Господь, в каюте этой
Прожил не худшие деньки.

Там пахло русскою махоркой
И табачком далеких стран,
Там грохотал за переборкой
Сам Ледовитый океан.

Но было празднично, однако,
Открыть полмира за бортом.
Да и тепла хватало с гаком,
Еще осталось на потом,

Когда уже от вьюжных кружев
Последний индевел причал
И экспортировали стужу
Ветра Аляски по ночам,

Когда душой на берег рвался,
И знал, назад не поверну,
Как с отчим домом, с ней прощался.
Доныне чувствую вину.

Еще держалось лето,
Но с моря гнало лед.
Я думал не об этом,
Ныряя в самолет.

Отпрянули олени,
И дрогнуло шасси.
Я в мыслях был в Тюмени, –
И мчался на такси.

И ощущал всей кожей:
Вот выбежит родня!
Слегка кивал прохожим,
Кто узнавал меня.

В богатой шубе жаркой
Я мчал, как бы сквозь сон,
Выдерживая марку,
Арктический фасон.

Среди льдов в разводьях узких,
Вдалеке от мест жилых,
Сколько я душою русской
Пережил картин былых:
И в каюте одиночной,
И на баке хлопоча,
На корме – в работе срочной,
Душу Арктикой леча.
Пусть встречала, привечала
Не теплом родной избы –
Хрусталем сосульки малой
Возле камбузной трубы.
Да матросскою столовой,
Да ожогами в мороз,
Где мираж в дали бедовой:
Поле с рощицей берез!
До сих пор в причудах света
Так и вижу наяву:
Кто-то в белом поле этом
Косит белую траву...

Не вышло иначе. Над бездной,
Где бы о мужестве писать,
Я выполнял приказ железный:
«Посуду за борт не бросать!»

Был тот приказ смешон и жуток,
Его б забыть, и все дела!
Но на пустой и злой желудок
Меня братва б не поняла.

И потому хватило нервов
(Жаль, что вдали от наших жен!)
Над стеклобанками консервов
Нежней орудовать ножом.

Так набралось порожних банок, –
По мне бы в море их не жаль, –
Из-под «борщей», из-под «солянок»,
Из-под капусты «провансаль».

И вот в Певеке, на стоянке,
Куда геройски мы дошли,
Сгрузили оптом эти склянки,
В ларек посудный унесли.

И взяли выручку! О боже,
Куда потратить этот клад?
На пиво? Выделили тоже,
Но главный козырь – лимонад!

Его уж попили от пуза,
Считай, на десять лет вперед:
Всего днем раньше с этим грузом
Пробился с юга пароход.

Усталый, сумрачный, облезлый,
Да это помнят моряки,
Как тот приказ, приказ железный,
Вначале встреченный в штыки.

Вот и льды позади,
И шторма далеко,
И тяжелые выдохи
Трюмного груза.
Осторожно,
Как будто в иголки ушко,
Продвигается танкер
В пролив Лаперуза.

Я об этом рассказывать
Буду не так
Где-нибудь возле речки,
В тени краснотала, –
Будто море ярилось,
Бросая на бак
Изумрудную шкуру
Девятого вала.

Как я ждал эти воды,
Ждал ночи и дни,
Где рыбацкие шхуны,
Что тракторы пашут!
По крестьянской привычке
Смотрю на огни:
Вот японские...
Там уж, наверно,
И – наши!

Снова кончены сборы,
Вот и ветер в лицо.
Пароходной конторы
Опустело крыльцо.

Беспечально и кротко –
Я ж к разлукам привык
Покидаю Находку,
А точней – материк.

Стекленеющей рябью
Холодок на душе.
Между сушей и хлябью
Выбор сделан уже.

И в каюте походной
Я, как в доброй избе.
Вот и мыс Поворотный
Может статься, в судьбе

Только прозелень вод –
как болотная ряска,
Да старпом замечает –
не в меру курю.
В семикратном бинокле –
как призрак – Аляска.
Вот и я
с Джеком Лондоном поговорю!
Только я застегну
поплотнее фуфайку –
И на мостик, на ветер, –
оттуда видней
Времена
золотой лихорадки Клондайка,
Что не только наживой
манила парней.
Поценней самородка
понятия чести,
И прекраснее женщин
отвага бойца:
Подхватить на лету
вороненый винчестер –
И в седло!
И галопом догнать подлеца!
Обанкротясь,
на шхуну наняться матросом,
Неразмененный доллар
храпя в рундуке.
Иль на верткой долбленке
вдвоем с эскимосом
За любимой лететь
по Юкону-реке.
Иль за друга подняв
сан-францисское виски
(Этот друг для тебя
снять рубашку готов!)
А потом...
Но над мачтой пронесся со свистом
Самолет, что с юконских
взлетел берегов.
Просвистел, окропив
керосиновой сажей,
Погрозил бомболюком
и ревом турбин.
С серебристо-округлых
боков фюзеляжа
Вдруг повеяло зябкой
тоскою глубин.
И за борт
я как будто бы выронил сказку,
И старпом не сдержался:
«И я – закурю!»
В черных водах все дыбила
скалы Аляска.
Все равно!
С Джеком Лондоном я говорю!