Шалва Бакурадзе - Антология новой грузинской поэзии

ненароком убивший друга своего и приготовивший из него экзо-блюдо,
скажи: Аминь!
и, если достаточно в блюде кориандра, и базилика, и соли-по-вкусу,
и поднимается над блюдом горячий пар, и пар этот подобен смоле,
скажи: Аминь!
и, если пригласил друзей, ещё не убитых ненароком,
и явились они и сказали: «вкусно»,
скажи: Аминь!
и, если, наевшись, заснёшь и увидишь сон,
в котором мёртвый друг ненароком воскрес,
и бьёт тебя, и бьёт тебя ножом в грудь
и при этом кричит: «Аминь! Аминь!»
скажи: Аминь!
и, если, рассердившись, перебьёшь сценаристов своего сна,
и приготовишь новое блюдо,
чтобы воздать им по заслугам и самому получить своё,
скажи: Аминь!
и, если наступил экзистенциальный кризис, и возникло чувство сожаления,
и оно, чувство сожаления, длится долго, и долго длится чувство сожаления —
подобно французскому поцелую,
скажи: Аминь!
и, если прогонишь чувство сожаления за дверь — как кошку,
но теперь почувствуешь сожаление из-за кошки,
и оно будет всё расти, и становиться сильнее,
и будешь объят им целиком и полностью,
скажи: Аминь!
и, если отрежешь часть своего тела, которая сожалеет,
и отрежешь другую часть своего тела, которая тоже сожалеет,
и отрежешь оставшуюся часть своего тела, которая упрямо сожалеет,
и не останется у тебя ни одной части тела,
и будешь одной только душой,
и будешь спокойным,
и будешь мёртвым,
очень мёртвым,
скажи: Аминь!

мать, отец,
с сегодняшнего я буду заслуживающим одобрения сыном
с достойными манерами,
не отступающим от устоявшихся универсальных правил,
а мои прежние выходки
накроет тенью прошлое
(из-за них мне и так неловко).
найду себе порядочную и симпатичную жену,
и мы родим по меньшей мере трёх детей,
если же Бог будет милостив,
то столько — сколько он даст
(в свою очередь и я буду «работать», чтобы подсобить Богу).
буду писать хватающие за душу лирические стихи
и завяжу с социальной сатирой,
перестану издеваться над родиной,
потому что родина — это святое,
а народ мудр
(что, конечно, не одно и то же,
но фольклорный раствор коллективной логики
крепко связывает и объединяет,
а чёрт разъединяет,
что, естественно, также две разные вещи,
но божественная мудрость даётся нам намёками,
чем разрушает все ожидания любителей корреляций).
и вообще я буду намного симпатичнее
и наберу вес,
ибо, согласно философскому дискурсу Гиглы Тварадзе,
уважающий себя мужчина
должен весить по меньшей мере 75 килограммов,
и иметь рост метр 80,
и быть здоровым,
чтобы дать отчизне биологический урожай — детей,
и быть солью мира сего,
и быть бодрым и отважным,
и не страдать сколиозом,
и иметь все зубы на месте,
тем более те, которые видны при смехе,
и вообще уважающий себя человек должен быть симпатичным,
а я бессовестно вешу 65 кг,
что само по себе является доказательством бесстыдства,
и даже если б не так, всё равно, несмотря на худобу,
я угловат в движениях, как Бальзак в своих фразах,
и не такой уж симпатичный.
а ведь, Бог свидетель, я хотел жить правильно,
но, видно, ничего не выйдет.

незачем умирать,
есть более цивилизованные способы
успокоить совесть,
например, написать стих,
пусть даже плохой
(но и не настолько, как этот),
пожаловаться на тщетность бытия,
отправиться на шопинг, или по нужде, или в космос,
и ни в коем случае не отправляться к праотцам.
смерть в действительности очень асексуальна,
даже не знаю, кого сегодня можно ею соблазнить,
разве что какую-нибудь почтенную восковую даму
с атавистическими наклонностями,
ну а нормальные женщины и бровью не поведут
в ответ на подобное банальное поведение.

однажды во время поездки на автобусе № 61
женщина, бравшая себе билет, умерла.
вот так вот бессовестно взяла и умерла.
«какое бесстыдство», — подумал я,
и запасённая моими глазами кровь
излилась в зрачки
проявлением жалости и бессильной ярости.

и так происходит вечно:
я становлюсь словом, которое со мной связано,
и каждым словом, которое со мной связано,
и напоминает мне о твёрдости пространства,
старается уподобить себе,
придать мне свою оболочку и подчинить хрупкой логике желаний.
вот, например, «что-то»,
или что-то настолько простое,
как «президент»
или «Джеймс Бонд», —
едва успев произнести их, я сам становлюсь ими
и параллельно с проведением брифингов
отбиваюсь от советских агентов.
и
я — поэт,
я — блудница,
я — патриарх,
я — террорист,
либерал,
автогонщик,
я — работник цирка,
гений и Богоматерь.
сижу и чувствую страх перед значениями, которые уже
стали дополнительными частями моего тела,
и к ночи меня уже так много,
что всё теряет смысл,
тем более — подсчёт.
и летят из тёплых стран
упразднённые слова и таращат крылья,
и с беспокойными лицами выдают номер каждому мне,
и берут на учёт, и осматривают, и наклеивают марку,
и превращают меня в имиджевый продукт,
и бренд, и «лицо»,
и порностар,
и в Спилберга, и Параджанова,
и пиво «Heineken»,
и в последний крик и визг моды,
и в Windows Vista, и Галактиона.
и сижу на ветру.
и шью сны из перелётных слов.

я пишу о тех,
кто сделал жизнь
необходимой и заметной, как дорожные знаки,
кто спустил десант страха в наши глаза
и между снами
рекламной паузой встроил
страх услышать стук.
кто развёл в наших глазах отчаяние и бессилие,
как породную птицу,
кто развёл смерть,
и развёл радость,
и развёл боязнь победы,
кто заселил спячкой нашу изъеденную плоть,
и нанизал сны, как бусы, и подарил их нам на память,
кто выпрыгнул из одного сна
и не успел добежать до другого,
кто измерил расстояние от утра до ближайшего города,
и заминировал улицы весной,
и предоставил больше возможностей для авантюр,
кто никогда не был патриотом
из-за высокого самомнения,
и, несмотря на это, всё же пошёл воевать
и потерял ногу,
и перспективу когда-нибудь жениться,
и сигареты «Космос»,
выпавшие из кармана брюк,
когда бежал он по объятому пламенем лесу,
кто столько бодрствовал, что
и сейчас спит и видит, как спит.
кто увидел сон, где его красивая жена
была оскорбительно красивой,
и, не выдержав этого, проснулся.
о них я и пишу — об этих людях.