Шалва Бакурадзе - Антология новой грузинской поэзии

Бом! — Кали-Кали: поет Мриданга, мриданга солнце,
Мриданга бьется, Мриданга — сердце!
Бом! — где найти тех, чьи следы стерты с лица земли?
Бом — Будда,
Можно сидеть в лотосе миллион лет и никогда не узреть
Чибу!
Ибо есть город, а в нем метро не менее сложное, чем ты сам,
Метро — его бессознательное.
Тысячи женщин увиденные за миллионы лет — все — та единственная
Которой принадлежишь,
Бом! Вспомни — сколько ты видел солнц и все они Одно!
Бом! Вспомни — сколько лун ты видел и все они Одно!
Кружится космическая карусель.
Появляется гуру и говорит:
Все, что теряешь сегодня, находишь назавтра.
А я сообщаю вам сегодня же: мое сердце пещера
Неандертальца, в которую войдет Чибу; так же как и когда-то впервые,
Миллионы лет назад.
Мое сердце тихо и глубоко, как неизвестный колодец,
Сокрытый в недрах забытой земли.
Бом! — Эти облака, реки, машины и галактики, — куда они
Направляются с братской песней.
Бом! — городские улицы и огненный горн:
Не теряй ни мгновения,
Не теряй вообще ничего.
Бом! — на горизонте сна возникает свадьба снега с первым дождем.
Бом! — Видишь! Сердце налилось подобно весне, набухло, как спящая грудь Белоснежки.
Бом! Кто спасся от инстинкта смерти, автомобиля секса?
Аборты на космическом пути — которые — круг.
Потери на автостраде — которые — круг святого космического свеченья;
Не забывая ни единого мгновенья, не забывая вообще ничего.
Бом! — сердце мое непорочно до восхода солнца,
Несется подобно хищнику за юной молнией. Глотает огни и нервы солнца.
Бом! — сердце мое танец неслыханный, нестояние солнца, когда оно тебя видит…
(Сейчас оно видит извилистые ступени миновавших жизней
в твоей прозрачной груди. По этим ступеням я бегал ломая шею
с античными букетами в руках).
В засохшем лабиринте кашля и распутства, сердце мое —
Корабль, который пройдет сквозь игры солнца и вернет нас
Домой.
А далее боевой горн возглавит марши до окончательного томленья.
От поцелуя до пыток, до расставанья.
Поэтому я говорю: От Ah Hum Budda — это проще простого
Миллион лет сидеть в лотосе и не увидеть Чибу.

Я могу представить себе как жил Уитмен в окружении
Праисторических медуз. На дне морей, когда он был огромным
Синим осьминогом, грозой океанов, чучелом Посейдона и
Дружил с морской черепахой, а теперь поднялся наверное
По небесным ступеням и в окружении женщин лакомится халвой
Или пробует индийский гашиш, как раз тот, о котором мечтал.
После этого виденья приду и скажу:
Неизменен горячий завтрак последней любви — радио забытых дней.
Матери, отцы, братья, сестры и вообще бензин,
Керосин, масло любви.
Есть у нас мантра — немецкое слово Liebestod.
Биенье: Liebestod и вновь мантра — обращенье
Возлюбленных к Кали:
Бом! Кали-кали (поет мриданга, Мриданга бьется, Мриданга солнце,
Мриданга сердце): возьми наш последний кусок, наш подарок,
Только оставь на время друг другу (душою к душе, телом к телу).
Возьми наши кровь, пот, слезы, ибо кто знает
Когда пожертвуешь нами,
И вот наконец возьми кусок совсем последний…
Поет Мриданга: Om Ah Hum Budda?
Очень легко миллион лет сидеть в лотосе и никогда не
Увидеть Чибу, чье сердце
Цветок утренний.
Чье сердце — ласточка в небе…

На тверди лунного серпа лежит Зирака [4] Зирака — реальное бессмертное лицо женского пола. , как серьга,
повисла крохотка-звезда у золотых кудряшек лунных.
Несчастный этот муэдзин [5] Муэдзин — он иногда печально поёт во время чаепития. глаза зажмурит крепко так,
чтоб ничего вокруг не видеть…
Застенчивым подпаском ветр сомкнёт ресницы шлюх —
точь-в-точь как ирисов ряды бессчётные…
— Зирака! — мальчик [6] Мальчик — символическая фигура, олицетворяющая всех достигших полового созревания мужчин. позовёт, — спустись ко мне,
хочу живот твой тронуть нежно, как ласкал коня отцовского,
что был белее молока…
И лишь поэт [7] Поэт — реальное бессмертное лицо мужского пола. , на камни сев, к хрустальным девичьим ногам,
в воображении своём красу Зираки и в ночи,
и среди бела дня представит…
Поёт Зирака у шатра: «С луною встретится Зухра [8] Зухра — планета. сегодня ночью»,
водяных блестящих струй коснувшись,
рябь воздушная бежит по ним, звук извлекая изощрённо…
И с минарета муэдзин в испуге спрыгнет, убежит,
чтоб ничего вокруг не слышать.
И сладость мёда той любви, той первой, безвозвратной той,
вдруг ощущают шлюхи на губах…
И в нежных лёгких чистый храм тлетворным куревом кадит мальчонка,
в дыме анаши, в мечтах является ему не встреченная на земле
любви избранница грядущей.
И в книгу неизбежных дней поэт запишет все слова,
своею кровью напитав перо.
Луна и после много раз с Зухрою встретится, но вот что интересно —
кто похитил юную Зираку?
И, связанные ниткой бус, Зираки слёзы от земли игривым
дождиком взвились, в постель луны забрались резво.
Там снова песню муэдзин поёт и, воздуха глотнув, взор устремляет
на луну, тоскуя по Зираке, но тоски своей не понимая…
И с этих пор, закрыв глаза, в ромашковый гамак любви ложась,
мечтают шлюхи, их мечты похожи на цветок — Зираку.
И мальчик, встретивший любовь, коня-красавца оседлав,
поскачет с девою на луг блаженной страсти
с жаждою благословенных грёз — Зираки.
И лишь поэт в душе своей отыщет книгу, точно как жемчужину
на самом дне неведомого океана,
И в книге той увидит он, как превращается струя горячей крови
в горсть зёрен, горсть спелых зёрен золотых —
Зираку…

Я верю в то, что видел бога,
он стоял у входа в почту,
и держал мою книгу и бутылку водки.
Я верю, что все, что происходит ничего не меняет
и порядок вещей останется прежним.
Я верю, что поэзия
войдет в криминальную хронику,
и в конце новостей
ведущие будут в рифму рассказывать об ограблении банка
или об убийстве из ревности,
или обсуждать какой-нибудь поступок Джастина Бибера,
или, хуже того, его карьеру,
а прогноз погоды
превратится в разновидность буколической поэзии.
Я верю, что любовь,
иногда, действительно существует,
вот как твой поцелуй обогащает
эксклюзивную историю моего тела.
Я верю, что в наше время
играть в зло
скучно
и только депрессивные банкиры практикуют это.
Я верю, что человек может
умереть несколько раз в течении дня
(без перспективы ожить),
и это вовсе не является благородным поступком.

Я верю, что смерть это постыдный компромисс,
и верю я в это потому, что тот, кто
управляет ею, не умер.