Шалва Бакурадзе - Антология новой грузинской поэзии

Мчится река большая, вьётся в русле глубоком.
Сыплется хвоя сухая, бьётся в речном ложе.
Я проходил всю жизнь по ледяным дорогам,
Сонных муз распекая: ведь я человек тоже!

Здравствуй, сторож витрины тёмной, в шинель одетый,
Словно в ночной морок, на летаргию похожий,
Ведь я человек тоже — здесь, в городе этом?
Он отвечает эхом:
— Ведь я человек тоже…

Вижу: моей тетради листья летят над нами,
Рвут их и запускают птицами в небо дети.
Мир одичал, дети выросли дикарями.
Что в них от человека? Кто за это ответит?

Мчится река большая, вьётся в русле глубоком.
Сыплется хвоя сухая, бьётся в речном ложе.
Я проходил всю жизнь по ледяным дорогам,
Вот и настиг случай — и лихорадка до дрожи.

Эту квартиру, что мне знакома
Всю жизнь, запущенную, пустую,
Прежде казавшуюся огромной,
А после узкую и чужую;
Этот теней блуждающих город,
Где призрак облака проплывает,
Где то куражится страх порою,
То сумасшествие мозг взрывает;
Кошмары этих тягучих улиц
С горьким лицом, безликой судьбою;
Свет — непривычный холодный утлый;
Ветер, тень твою рядом со мною;
И своё имя я вспомню где-то,
Кем-то окликнутое когда-то,
Как мечту несбывшуюся детства,
Дальний звук, печальный глуховатый.

Я жонглировал словами у замёрзшего окна.
Ветры зимние стонали, и ночная тишина
Отвечала долгим эхом. Там, в подъезде, мрак и лёд.
Я жонглировал словами эти ночи напролёт.
Где-то там, в подвальной гнили, в груде хлама и старья,
Пёс от боли извивался наподобие червя.
Эх, судьба, — опять сплетаешь нить в запутанный клубок!
Мне от горя и злосчастья не закрыться на замок.
Зачумлён подъезд. Взлетаем на неведомый этаж.
Над антеннами нависло небо — жестяной шалаш.
Цирковые акробаты кувыркаются в ночи.
Провода для них — канаты. Спишь? Так хлопай и молчи.
Где-то там, в многоэтажке, просыпается малыш.
Мать к нему — качает, шепчет: «Спят вокруг, а ты шумишь!»
Спи, малыш, чего бояться, если за окном в ночи
Просто страшно скалят зубы жестяные циркачи.

Воздвигай бумажные башни
Среди уличных дождевых потоков,
Отнеси усопшим сон,
Чтобы они побыстрее ушли, ибо
Они не приходят больше,
Не поют и
Не курят сигарет
В этой вечности, которая
Окружена холодным зимним
Космосом и кружится на кровавом
Острие согнутого ножа Кали.
Джайа кали, Джайа ма бхаватарини!
Аум дум дургайа намах!
Вот, мои бумажные корабли, в пустыне,
Горят в огне и
Не мокнут от воды.
Вот, вселенная моего сна
Гордая в желтых огнях,
В которых мужчины и женщины танцуют
Без устали.
Посмотри, поезда извиваются
Не торопясь,
И переносят тела из одного
Мертвого города в другой
Вдоль таинственной реки,
На углу улицы стоит женщина
В ожидании журавлей, но они
Не появятся,
Кто-то звонит по 59 центовому
Телефону,
В два часа ночи,
Почему-то ликуя.
Я считаю прошлое,
Но в руках и на голове —
Ничто.
Хотя возможно все
и начинается сейчас — прекрасный
Обед и немного сна.

Это озеро. Вечер, когда мы с тобой присядем под елью,
Поставим на головы солнечные венцы и оливковыми
Телами озвучим серебристое пространство.

Этот поцелуй, ночь, с горизонта сойдет Диана
И громогласно прикажет: танцуйте, пойте! (вы наверное
Нравитесь друг другу)…

Давай убежим от нее! Спрячем эту любовь. Этот
Букет: ромашки, розы, колючки
И святую, светлую
Слезу: маленькую настолько, что ей не скатиться, не
высохнуть
Никогда.

Потом — город,
Витрины: если отражаешься в них, знай, что ты жив.
Можешь там оставаться и ждать,
Даже если я не приду и вдруг забуду,
Что и ты — в этом городе, и помнишь все
так же как я

Дорогая, это
Озеро, вечер (когда мы присядем под елью,
Поставив на голову солнечные венки и оливковыми телами
Озвучим серебристое пространство)
Только туман
В нераскрытой розе.

Что остается в жизни, где нет конки,
Где суженные проносятся молниеносно на рассвете;
Сегодня Шалва поднялся в Шиомгвими, встречать весну;
Сегодня с Карло два раза снимали череп в его любимом
И ужасающем Тифлисе 90-х бедном
Квартале, в мусорной яме фабрик и мировой индустрии, Грмагеле,
Грмагеле — очень похоже на слово: «имгере».
Взять хотя бы песню Шота о нашем больном городе,
Где ничего не осталось — ни государства, ни
Жития и даже
Беспомощных собак, перебегающих с вокзальной площади
В замыленную ночь. Не осталось таких же девок в замыленных
Зеркалах туалетов и душевых.
Пой, посвяти это Сандро, которого
Уже можно считать потерянным.
Посвяти эту песню баням, где солнечный луч играет
С водой из открытой форточки, играет с грязью и растаявшим куском мыла
На каменном полу, —
Кто-то поет, кто-то сношается с однополым,
Ибо каждый человек
Одинокий и беспомощный ангел;
Тифлис, откуда бегут природа, пейзажи, картины
Давних и драгоценных воздаяний.
Откуда бегут минуты, лица и даже
Память о них.
Где министр безумен так же как поцелуи, деньги,
Забота, путешествия и ты
Становишься таким же безумным;
Тифлис, где мусор превосходит по количеству свалки
И ни одна птица не находит укрытия
В небесной сини.
Скажи, разве кто удержит тебя от того, чтобы
Потерять возлюбленное тобой, разве скажет кто:
«Постой, вот видишь у него — сердце, глаза — у этого».
Помни, братство твое, в котором были Карло, Сандро,
Шалва, Шота, множество женщин, детские звуки —
Никогда больше не возвратится.

+ ночью в муштаидском парке горят неоны + встреча + сад + мои тбилисские друзья будто ветераны нулевой отечественной войны + Карло Качарава и Нико Ломашвили + Нико Цецхладзе + Шалва цветок Панцулая + Мамука Цецхладзе + дом Сандро Кобаури + сюрсексиндустриализм + я сам, Давид Чихладзе + Ираклий (Лена) Чарквиани + Котэ («Дада» Дадиани) Кубанеишвили + Кетино Садгобелашвили + ракета Настя Хвостова + Метро + Гела Патиашвлии + Кети Месхи детская железная дорога + корабль + Меги Бурчуладзе + дай затянуться косяком с лукавой улыбкой + радио Тбилиси отвратительное и прекрасное + Мамука Джапаридзе + 4 аккорда на наших инструментах + Гиа Чиладзе + нежная гитара Кобы Кобаури + две звезды + Олег Тимченко + Манана Арабули (фотоаппарат) Кети Капанадзе +два дерева + мой отец в небытие кот Бруно Барс Эгоф в небытие три попугая зимнего небытия отец Меги все бывшие предметы небытия в комнате большого моря + старый и постстарый Тифлис порушенный большими колбасами + идем по улице между высокими заводами моркови и перца + видно солнце + наступаем на индустриальный оловянный мусор, подаренный, а может и нет + помним + Гиа Дзидзикашвили + Москва + Турция + Гурам Цибахашвили + Вова Железов + прыжок с балкона + парашют + сгибание ног + приземление + выпрямление коленей + взгляд направо и немного наверх + восход солнца + едет старый москвич или старое красное шевроле + испанская музыка + отпирание старых окон в большой деревне + большие деревенские жители громко смеются + развешена большая стирка + спустился с горы большой ветер + джох-арт [3] Джох-арт (буквально: «палочный арт») — неологизм. + кофе булка дыня арбуз + холодно снег + красная площадь + шагаем по индустриальному мусору + солнце сверху следует за нами + слова и горны + золото +тело + бусы + жизнь дружба свобода.