Мария Визи - A moon gate in my wall: собрание стихотворений

When all these threads join and a net has been made that will shine —
infinity has been created by snakes in the wine, —
this needless old cage will be lifted and whirled and thrown
in some blue eternity, bottomless chasm unknown.

Я с неба яркую звезду
рукою смелой украду.
О, разве это мир заметит?
Одна звезда так мало светит,
темней не может быть ему,
а я звезду свою возьму
и в сердце на конце кинжала
воткну, чтоб вечно освещала
все уголки, где мысль живет.
та мысль, что жизнь мою прядет,
все чувства в сердца клетке тесной
осколком мудрости небесной.

Дуют, дуют белые метели,
заметают след твоей судьбы.
Поднялись высоко за неделю
белые, тяжелые гробы!

Мертвому тревожный сон не снится,
мне — живой — мятель сковала грудь.
Здесь еще недавно пели птицы,
зеленел и золотился путь.

Что же помнить солнечные дали
в той стране, где вечный май блестит,
где в оправе розовых азалий
голубое озеро лежит?

Не смотри на меня, не смотри!
Я идти по земле не умею
далеко позади фонаря
городской и знакомой аллеи.

Зимней вьюгой я сбилась с пути —
злая, темная выдалась вьюга —
мне теперь никогда не найти
ни дороги, ни дома, ни друга!

Отчего в непогодную ночь
ты, сказавший великое слово,
не сумел прибежать и помочь,
довести до надежного крова?

Прости, что я еще не верю
и песни не хвалю твоей —
твои глаза пустынней прерий,
росы вечерней холодней!

Я даже рук твоих не трону.
О, я с тобой — совсем одна…
За гранью синего каньона
невидящая глубина…

На севере стоят большие скалы,
на севере растут высоко ели,
озера серые в лесах лежат — зеркала,
куда глаза людские не глядели.

Лиловый вереск длинными коврами
в далекой расстилается просеке,
отсвечивает солнце вечерами
и не скучает, нет, о человеке.

Я помню звезды в черном небосклоне —
и млечный путь, как тонкой ткани шарф,
раскаты неоконченных симфоний,
неповторимые аккорды арф…

Но у меня пути теперь другие:
в огромных городах, где ходят люди,
я видела глаза одни — людские —
и я не брежу об уснувшем чуде.

Над Тобою голубь белый вьется,
благостен Твой лик и речи сладки.
Вот, я пью от Твоего колодца
и Твоих одежд целую складки.

Даже в самый страшный час. в пустыне,
где земная тварь едва жива,
я Тебя запомню, и отныне
утолят меня Твои слова.

Только, Боже, для чего Ты создал
нам глаза печальные такие,
вместо сердца положил нам звезды
и велел нам песни петь людские?

У тебя на солнце зреют фиги
в островном тропическом саду.
Я к тебе на легком белом бриге
по морям серебряным приду.

Оттого, что слишком ты мне нужен,
брошу якорь в золотое дно
самой тихой бухты, где жемчужин,
как любви в душе моей, полно.

И когда в стремительной пироге
на песок швырнет меня волна,
о, твои глаза не будут строги!
Ты поймешь: и я тебе нужна.

Возьми меня в аэроплан
и подымись со мною выше,
над пестрой картой здешних стран,
до самой до небесной крыши.

Ты будешь опытный пилот,
и я тебе доверюсь смело,
с тобой отправившись в полет
до осиянного предела.

В холодных, белых облаках
мы будем оба — точно птицы,
нам непонятен будет страх
и не захочется спуститься.

Вон, там, зеленая, земля,
а выше — небо, смерть и слава,
неосторожная петля —
и мы, как камни, канем в травы!

И людям, с болью на лице
рыдающим внизу над нами,
не знать, что о таком конце
взмечтали души наши сами.

Ушел, блистая парусами,
и я одна на берегу
пустыми, долгими часами
свою лачугу стерегу.

Луна взойдет — и не укажет
своим лучом, что ищет зря
корабль, который тенью ляжет
на слишком дальние моря,

и даже думать я не смею,
что можно птицей белой пасть
к нему на дрогнувшую рею
и на обрызганную снасть.

Иду одна. Большое поле,
кругом цветы, трава, трава.
И нет в душе привычной боли,
лишь пустота и синева.

Как будто кто-то тронул тихо,
промолвил: «Ты теперь в раю,
не поминай, — не надо, — лихом
нечаянную жизнь свою!»
И я поверила; не стала;
сдержала бурю горьких слов.
Но — Боже! — как ужасно мало
пустого поля и цветов…

На синем небе белая звезда
горит, не меркнущая никогда,
а на земле — ненужные труды
и вечный призрак страха и беды.

Оставь твоих друзей, забудь свой дом,
взмахни своим слепительным крылом, —
вон, там зовет звезда твоя: она
светлой мечты, великолепней сна!

Самарянин, меня ты поднял в поле,
остановившись на пути своем,
елей целебный мне на раны пролил
и внес меня в благословенный дом.

Цветут поля, поют в деревьях птицы,
и с ласкового неба смотрит Бог.
И я живу, — чтоб о тебе молиться
за то, что ты пришел и мне помог.

Ты от меня уехал снова,
тебе с другими веселей:
ты в шуме города большого
не слышишь песенки моей.

В тени своих бетонных зданий
в лучах неонова огня,
я знаю — ты в воспоминанье
недолго сохранишь меня.