Илья Британ - Богу

Время было к вечерне. Огнями заката
Догорали поля. По дороге небес
Табуны облаков — золотые телята
Промелькнули домой за коричневый лес.

Тихо ныл коростель; а во ржи перепелка
Отвечала ему. Задремали цветы.
Серебрилась роса. Из туманного шелка
В молодых камышах холодели пруды.

Плыл сиреневый звон. Аромат на поляне,
Тяжелея, дрожал. Возвращались стада.
Торопливо, без слов проходили крестьяне.
Где-то плакал ребенок. Блеснула звезда.

Кто-то песней смеялся. Позвали кого-то.
Шла слепая старуха в избушку свою.
И покой, и отрада. И грусть, и забота. —
Это было в России… Быть может, — в Раю.

Вербочки — нежнее детских щек;
Светлые росинки на цветах…
Господи, Ты все-таки далек!
Господи, какой же я монах!

Вербочки — как девичьи глаза;
Тихая улыбка на губах…
Господи, зачем мне небеса!
Господи, какой же я монах!

Вербочки — как радость на земле;
Солнышко играет на крестах.
Господи, скорей приди ко мне!
Господи, какой же я монах!

Птицы черными крыльями хлопали,
Серый дождь упадал на поля,
И озябли безмолвные тополи,
И озябла старушка-земля.

Я рыдал о заброшенных хижинах,
Я молился и верил опять,
И хотелось утешить обиженных
И весь мир на груди приласкать.

В сердце вспыхнула чистая лилия,
Радость Вечности мудро постиг;
Но, смеясь над порывом бессилия,
Мне шепнул Сатана: «Еретик»…

В полях изгнания горит моя звезда;
Летят мгновения в капризно-жутком танце,
И мчатся черные большие поезда
Меж светлых призраков почти ненужных станций.

Кому поведаю тоску моей тоски?
Когда все кончится? Конца не видно прозе!..
Хохочут злобные кошмарные свистки,
Вагоны — кладбища; а кто на паровозе?

Держу бессмысленно навязанный билет:
Какая станция? увы, названье стёрто…
Молиться Господу? Его как будто нет…
Куда торопимся? не все ль равно: хоть к черту!

Вся жизнь — изгнание… Мелькают фонари…
Устал от грохота, от призраков, от свиста;
Не видно месяца, не будет и зари, —
И Смерть курносая торчит за машиниста…

Колода старых карт, знакомая до муки:
По ним я ворожил в плену больных минут;
Держали часто их твои родные руки, —
Давно ты умерла, они еще живут.

Вот черный мрачный туз, суливший мне потерю,
А вот девятка пик, с оторванным углом;
От Бога я ушел, но в них, как прежде, верю
В цепях своей тоски, в печали по былом.

Как свято я храню заветную колоду!
Она еще жива, а ты — давно в гробу…
Предскажет, может быть, последнюю свободу
Узор старинных карт усталому рабу.

Тоскует колокол. Печален талый снег,
Угрюмы лужицы под небом серой стали,
Бесцветны скатерти еще безмолвных рек,
Косятся домики в холодной мутной дали.

Тоскует колокол. Тяжел немой дымок,
На крыше каркает докучная ворона,
Кусты увядшие застыли у дорог,
На старом кладбище в слезах грустит икона.

Не видно солнышка; чернеют тополя,
Как тени грозные, как вражеские пики;
Томится грешная, безвольная земля…
Тоскует колокол. Сегодня Пост Великий.

Еще, еще там стрелка передвинется,
Еще прибавит лжи к моим обманам…
Земля, Земля, ты — скверная гостиница,
С дешевым, грязным, скучным рестораном!

Еще, еще среда, четверг и пятница,
Еще один подарок новогодний…
Земля, Земля, ты — старая развратница,
Которой быть пора корыстной сводней!

Еще, еще тут что-то переменится,
Еще, еще Судьба затянет нити…
Земля, Земля, ты тоже в мире пленница,
И нет конца бессмысленной орбите!

Я — раб в сырой каменоломне
И бремя тяжкое несу;
Года былой свободы помня,
Страдаю пленником внизу.

Летят холодные обломки,
Летят и думы, как они;
И гаснет голос мой негромкий,
И гаснут призрачные дни.

Мелькнет во тьме порой мне искра,
Мелькнет надежда, как она;
И Смерть шагает так не быстро,
Как мой хозяин, Сатана.

И долго, долго суждено мне
Терпеть за черную вину
И быть рабом в каменоломне
У самого себя в плену.

О, буря адская! Дрожит мое весло
И стрелка черная тревожного магнита;
Валы косматые клубятся тяжело,
И тьма отчаянья над безднами разлита…

А дни угрюмые, как серые века;
Но все, что прожито, исчезло тенью краткой…
О где вы, родины любимой берега,
Маяк любви моей, — мой белый крест с лампадкой?

Мелькают пристани: на них чужой мне флаг;
Плывут навстречу мне совсем чужие лица…
А впрочем, Господи, не знаю я, кто враг,
Кто друг изгнаннику… И все — как будто снится…

О где вы, спутники былых моих годин? —
Быть может, родина, и ты теперь чужда мне,
И дома буду я совсем, совсем один?
Лампады нет уже? А крест — немые камни?

О, буря адская! Дрожит мое весло,
А тучи черные — как Дьявола одежды…
Вперед без устали!.. Но как мне тяжело:
Я верю, Господи, но в сердце нет надежды…

Прости усталому рабу
Земную преданность заботе,
Себялюбивую мольбу,
Корыстный крик души и плоти.

Я знаю путь и вижу цель,
Я сердцем чту судьбы зерцало;
Все существо мое досель
Лишь отрицанье отрицало.

Святая бедность — хороша:
Не повинуясь игу злата,
Смиренномудрая душа
Свободной радостью богата.

На пестрый мир, на суету
Я не взираю исподлобья;
Но как принять и нищету,
Не запятнав богоподобья?

Прости усталому рабу,
Тобой казнимому не в меру,
На грани ропота мольбу
И недоверчивую веру…
2 мая 1940