Анна Брэдстрит - Поэзия США

Но слава и Копернику, который,
Постигнув Солнце, шар пустил земной
Вращаться и, на выводы не скорый,
Вернулся в мир квадрантов и абстрактов,
Рискнув войти с мечтой
В проверочное отделенье фактов;
Америке — виват
За пробуждение, море крови, споры
На целый век, чтоб мы, усвоив взгляд,
Что негры тоже люди, вдруг вернули
Смысл сказанному в этот день июля.

На фоне пестрой ширмы Эдна Уорд
Приподняла китайский чайник с чаем:
— Вам, знаю, крепкий. Вам — наоборот.
С лимоном? С молоком? — Мы отвечаем.

Мы — вспугнутая миссис Плат и дочь,
Глядящая в пространство мимо чашки,
Жена и я, обязанный помочь.
Как тянется визит постыдно-тяжкий!

Мой долг — хвалить известность и печать,
Плести про жизнь поэтов небылицы,
Чтоб Сильвию у края удержать:
Она хотела с жизнью распроститься.

Я — как слабак-спасатель на песке,
Волной отброшен и уже не нужен,
Гляжу, как, захлебнувшись вдалеке,
Глядит пловчиха парою жемчужин.

Велик ее отказ, велик попрек.
А мы твердим любезно и некстати
Слова о жизни в летний файфоклок,
Который сам замешан на закате.

И Эдна Уорд через пятнадцать лет,
Когда ей будет чуть не девяносто,
На скорбь и слезы наложив запрет,
Подаст нам руку благодатно-просто.

И Сильвию переживет — ведь той
Дано всего лет десять кропотливых,
Чтоб научиться и пробить отбои
В стихах прекрасных и несправедливых.

У себя, на корме дома,
В разбросанном свете ломящихся в окна лип
Моя дочь пишет рассказ.

Я медлю на трапе, слушаю
Сквозь закрытую дверь, как пишущая машинка
Грохочет якорной цепью.

Подросток, а все же ноша
Ее жизни уже тяжелый, опасный груз:
Счастливого ей плавания!

Но теперь медлит она,
Точно спорит с банальным моим пожеланием.
В разрастающейся тишине

Весь дом как будто задумался,
И вновь она разражается сбивчивым стуком
Машинки и вновь умолкает.

Помню, шальная синица
Два года назад застряла в ее комнате;
Мы боялись ее напугать,

Прокрались, подняли раму
И сквозь щель в двери отчаянный час следили,
Как яркая, гладкая, дикая

Птица билась о стекла
Закрытых окон, и падала, как перчатка,
На пол или на стол,

И, нахохленная, в крови,
Собиралась с силами. Как мы вздохнули,
Когда она вдруг уверенно

Вспорхнула со спинки стула
И влетела в окно, открытое над порогом вселенной
Я забываю, милая,

Что это всегда вопрос
Жизни и смерти. Желаю тебе того же,
Чего всегда, но сильнее.

Бывает, зимы медлят
С уходом, белый тлен
Нас хлещет, землю солит,
Как Карфаген.

Но этот тихий, чистый
Слепящий хоровод
Похож не на прощанье,
А на приход.

Снежинки не сгибают
Ракитник у реки,
Но сеются сквозь сучья,
Как лепестки,

Или, взмывая к небу,
Мешают свет и тень,
Как вяз под ветром в яркий
Июльский день.

Мне кажется, что снегу
Тогда лишь будет край,
Когда поляны кашкой
Покроет май,

Что в зябком воздухе витает молочай.

В тумане лес, овраг в снегу —
Но что случилось на лугу?
Казалось, больше не мертва
К земле примерзшая трава,
Но, как под ветром, в летний зной
Гуляет медленной волной.
Что значит эта зыбь земли?
Быть может, мы уже зашли
Так далеко, что сам закон
Природы кем-то отменен?
Потусторонний, как кошмар,
Над лугом извивался пар,
Знакомую смущая глушь.
Восставший из стоячих луж
И льдистой, снежной их каймы,
Он означал конец зимы
И уходивший ввысь мороз —
Так ум, привыкший жить всерьез,
Смущеньем вдруг смягчит черты.
Здесь будут, я сказал, цветы.

Березу по коре узнать не просто,
Так глубоко растрескалась береста,
Так потемнела, что глядит в мороз
Сплошным скопленьем пятен и полос.

Не ствол в мечтах рисуется упрямо,
Но мозаичная колонна храма,
И Ара Цели или Латеран
От старости скорбят в снегу полян.

Но не мудри и душу не печаль ты —
Все эти раны, борозды и смальты
Не внутренний упадок старины,
Они извне на ствол привнесены.

Тут каждый год приходит обновленье,
Прирост кольца, обхвата расширенье,
Тут все искусство, смысл и благодать —
Созреть, растрескаться и устоять.

На западе, где, перейдя границу
На Ликинг-крик или на Брокенстроу,
Фургоны увязали по ступицу
И обретали рай для топоров,

Джон Чепмен на порубках первым делом
Радел о нуждах первых посельчан,
И половина ферм покрылась белым
Цветеньем яблонь из его семян.

Он выбрал не искусство — Божью милость,
Ни саженца ни разу не привив.
И что же в результате получилось?
Не яблочного золота налив,

Какой феаки или геспериды
Знавали, не плоды полночных стран,
Упорные знакомые гибриды —
Бен Девис, Чендлер, Граймз и Джонатан,

Но малус-малус, с дней Грехопаденья
В Евразии прижившийся дичок,
Уродливый заморыш с жидкой тенью,
Досадный и горчащий, как упрек.

Джон Чепмен, встань из гроба, чтобы всходы
Твоих надежд сбылись для бытия.
А что до нас — мы крапчатой породы
В стране куда дичее, чем твоя,

Ждем меньшего от дерева и друга
И прививаем с горем пополам
Глазками свет — во тьме растущим туго
Корявым, кровным и кривым корням.

Америка я все отдал тебе и я теперь ничто.
Америка два доллара 27 центов 17 января 1956.
Я кажется схожу с ума.
Америка когда мы покончим с войнами?
Пошла ты со своею атомной бомбой.
Я паршиво себя чувствую оставь меня в покое.
Я не притронусь к стихам покуда малость не тронусь.
Америка когда на тебя снизойдет смиренность
ангельская?
Когда же ты сбросишь это грязное белье?
Когда на себя самое поглядишь сквозь темень
могильную?
Когда ты станешь достойной своих бунтарей?
Америка почему столько слез скопилось в твоих
библиотеках?
Америка когда наконец ты отправишь в голодную
Индию яйца?
Меня тошнит от твоих идиотских порядков.
Когда я смогу в супермаркете накупить чего пожелаю?
Америка в конце концов нам с тобою на том свете
лучше не будет.
Я по горло сыт твоим государственным аппаратом.
По твоей милости меня потянуло в святоши.
Должно быть имеется другой способ уладить наш спор.
Берроуз [141] Уильям Берроуз (р. 1914) — американский писатель-авангардист, привлеченный к суду за злоупотребление наркотиками и в 1950 г. эмигрировавший из США в Танжер. на Танжерах он вряд ли вернется это гибельно.