Анна Брэдстрит - Поэзия США

В круговращенье мимолетных дней
Мгновенья выпадают — столь чисты
И ярки, как фиалка, анемон
Или другой цветок, весной влекомый
Вниз по теченью горного ручья,
Играя, верх берущего над нашей
Доктриной философскою, гласящей,
Что только в ней — лекарство от тоски.
Припоминаю зимнею порой
В каморке, опечатанной морозом,
Покуда лунный свет лежит вокруг —
На ветках, водостоке и заборе, —
И копья ледяные восстают,
Пока их не подкосят стрелы солнца, —
Припоминаю, как в июльский день
Бессчетные лучи скользили вдоль
Тех пастбищ, где темнеет зверобой,
И слышу пчел, кружащихся, жужжащих
Над синеватой травкой, или звон
Ручья, теперь промерзшего насквозь
И ставшего надгробием себе,
Ну, а тогда поившего луга
И пастбища — от горных до низинных,
И вижу блестки света в борозде
И на меже, идущей к горизонту…
Теперь пустая праздная земля
Знай стынет в тонком снежном одеянье, —
Но что с того! Великий эконом,
Господь зимой нас кормит лишь похлебкой
Из памяти с надеждой пополам.

Я связан торопливою рукой
В случайный сверток
И скорой почтой послан далеко.
О, будь на небесах покой!..
А то любой предмет во мне так верток,
Что я могу рассыпаться легко.

Возьми щавель, фиалки без стеблей,
С соломой вперемешку,
Себе в букет — такой букет не в счет!
О, будь прочнее связь вещей,
Намешанных в меня!.. А то, в насмешку,
Они в меня накиданы вразброд.

Пусть с Елисейских собраны полей
Цветы в моем букете,
Но череда их разве что смешна.
Пирушка пьяниц и вралей,
Которые сожгут, смеясь, как дети,
Все, что сулила щедрая весна!

Я знаю: увядает вешний цвет.
И ни листочка.
И если я и пью — то пью свой сок:
Ведь корня подо мною нет.
Вся жизнь моя — недолгая отсрочка:
Погибнет в вашей чашке мой цветок.

Еще найдут один-другой бутон —
Попытку жизни —
На мне. Но детям будет невдомек,
Какой здесь стон глубокий затаен
И каково на этой вечной тризне
Мечтать о том, чтоб расцвести в свой срок,

Но понял я, что сорван был не зря.
В стеклянной чашке, —
Перенесенный доброю рукой
Оттуда, где моя заря
Прошла, — я благодарен и оттяжке,
Я жизни счастлив даже и такой.

Мой стебель, истонченный и сухой,
Еще, быть может,
Дождется в этой чашке лучших дней —
И расцветет. И цвет иной,
Чем тот, что мать-земля бездумно множит,
Чем выстраданней будет, тем верней.

Весь гардероб живой Природы
В моем сознанье сохранен,
И пусть она меняет моды —
Ветшая, не стареет он.

Я сам, ревнитель и хранитель
Старья, взыскую новизны —
И брызнул луч в мою обитель,
И чувства преображены.

Так что ж златит и лес, и тучу,
И самую изнанку туч?
Что неизменней, легче, лучше,
Чем льющийся сквозь вечность луч?

Зима оденет снегом хвою,
Но солнце, встав, прогонит прочь
Своею россыпью златою
Не зиму, так хотя бы ночь.

Как соснам утреннюю сырость
Без солнца было б перенесть?
И пчел рабочую настырность —
Цветам, решившимся расцвесть?

И целые леса, что стыли
Под зыбким маревом луны,
С утра на розовые мили
И вширь и вдаль озарены.

И как же сердцу не очнуться,
Когда от солнечных вестей
Цветы счастливые качнутся
Восточной роскошью своей,

Когда, смеясь, проснутся птицы,
Но зная, кто их рассмешил,
И песня будет торопиться
Благовестить, что мрак почил, —

Да что там солнце! первый вестник —
Луч, обогнавший остальных, —
Себя узнает в птичьих песнях
И в мыслях утренних моих.

Я бросил чтенье, я бегу от книг,
Рассеянно скользит по строчкам взгляд,
За миром строк встает его двойник:
Гляжу в окно и вижу ближний сад.

Хорош Плутарх, и величав Гомер,
В любом стихе Шекспира все цветет,
Но не хочу ни правды, ни химер,
Ни щедрых, но искусственных красот.

Какое дело мне, что Илион
Ахейцами был взят в конце концов?
Орешником тенистым осенен,
Я наблюдаю битву муравьев.

Угоден олимпийцам алый цвет
Иль черного значенье предпочтут?
Врагов Аякс осилит или нет?
Мне дела нет, ведь жизнь не там, а тут.

Захваченный паденьем триумвира,
Могу я, замечтавшись, пропустить,
Что тучи как подвижники Шекспира
Уже спешат в сражение вступить.

Пока не вступят в схватку роковую,
Пока лишь втайне стиснут кулаки,
Под изголовье клевера нарву я
И спрячу меж фиалок башмаки.

Но вот уж и начало рукопашной!
И ветерок, суфлирующий им,
Разносит капли первые над пашней,
Над садом, над Уолденом моим.

И ливень грянул! Я промок насквозь.
Но солнце, как в трагедии — надежда,
Пробилось из-за туч и принялось
Сушить — еще под струями — одежду.

И словно бы финальная свирель
Дождя, уже унесшегося вдаль,
С деревьев наземь брызнула капель —
И в чашах листьев засверкал хрусталь.

И все же солнце в полузабытьи
И светит, увлажненное, вполсилы, —
И вот как эльфы волосы мои,
Когда росою эльфов окатило.

Положась на волю Божью, знаем:
Не в забвенье дело оставляем.
Избирая дело по призванью,
Уповаем на свое дерзанье.

Когда поется мне легко,
Без напряжения и без мук,
Взлетает звук невысоко
И разливается вокруг.

Но если я спускаюсь вглубь
Себя, минуя ту черту,
Где, знаю подлинно: я глуп,
И каждый шаг невмоготу,

И, глупый, становлюсь умен;
И, сердцем дух воспламенив, —
Скорее верой вдохновлен,
Надеждой нежели, — не лжив,

Но жив, и навсегда, мой стих,
Как все, что начертал Господь, —
В косноязычье строк моих
Душа уж брезжит, а не плоть.

Но это — не последний шаг
К божественному (сил достанет) —
Оденет Видимое мрак
И Невиди́мое проглянет.

Я стану Зренье, стану Слух,
Над немотой и темнотой
Столетья проживет мой дух
В мгновенья истины святой.

Так разрастется окоем
И область слышимого мной,
Что мир предстанет незнаком —
Волшебный будет он, иной.

Твердь, суша и вода — и свет,
Их пронизавший, — все на свете,
Чему прибавится примет, —
Доподлиннее в этом свете.

Все будет нежно и светло,
Яснее солнца, громче грома,
Чтоб существо мое вошло
В жизнь мирозданья без надлома.