Игорь Шкляревский - Дозорная ветка. Стихи и переводы

В Риме однажды, во время жестокой забавы,
был я свидетелем весело пролитой крови.
Юность, страдая отвагой и жаждою славы,
ловко дразнила быка в окруженьи народа.
Стрелы свистели и жалили мощного зверя.
Рукоплескания ярость его распаляли.
Розовой пеной плевался гигант, свирепея.
Бил и растаптывал многих мужей расторопных.
Друг по отчизне, со мной оказавшийся рядом,
вспомнил охоту в литовских лесах, и тогда я
громко рассказывать начал об этой охоте,
но повредил откровенный язык чужеземцу.
Весь мой рассказ изложить предложили стихами.
Ежели правду сказать, не по собственной воле
начал я песню о зубре, но вольное слово
стало тоскою по родине, милой до боли!

Там, где сурово сияют полночные звезды,
слава о зубре идет, как о страшном убийце.
Память о нем, как дыханье его за спиною,
вдруг навевает столь мерзкую часто тревогу.
Бегством спасаясь, не видел я в этом позора.
Не унижал меня черни презрительный хохот —
неосторожность порой принимает за смелость
тот, кто не знает суровых законов охоты.
Так же и я в стихотворческом деле не сведущ
и превосходство ученых мужей понимаю,
но не могу пренебречь высочайшею волей,
будучи многим обязан великому другу [1] Имеется в виду Эразм Плоцкий.
Что ж, собирайте посевы с бесплодного поля.
Жажду свою из сухой утоляйте криницы.
Если б равнинами снежными стали страницы,
сразу бы ожили дерзкие образы боя.
Нет, не виновен я в том,
что рассказ не прекрасен.
Длинные стрелы в тяжелом намокшем колчане
отягощали мне плечи и били по бедрам.
Знаю, ты лучше напишешь, но лук не натянешь —
равные только в различном бывают искусстве.
Рвите, однако, стихи чужеземца, — невежды!

Острую дивную вещь я держу осторожно.
Ядом разлуки пропитан ее наконечник,
с нею обычно бродил я по северным рощам,
пар выдыхая в морозное небо отчизны!
Логово зубра таили настылые сосны.
Бешеный рев долетал до соседней державы.
Вскормленный пущей и раненный мною
смертельно,
зверь уходил от людей в направленье заката.
Зубра шатало, и силы его оставляли.
Вдруг он упал, как лохматая темная буря.
И, удивляясь громадности мертвого тела,
трое охотников между рогами уселись!
Жесткая грива по шее сбегала на плечи.
Отблески молний застыли во взоре свирепом.
К одеревенелым коленям гиганта примерзли
бурые клочья его бороды безобразной.
Если хотите увидеть великое в малом —
с виду козел, беспорядочно шерстью заросший,
но по размерам крупнее быка племенного,
будто раздумывал в день сотворения мира
образ какой обрести, но стрела зазвенела!

Я удивляюсь тому, что писали о зубре
в древнее время. Откуда пудовые губы?
Даже рога из широкого выросли носа!
Нет, не такой, как в писаниях, славный зверюга.
Много о прошлом расскажут и русские книги.
Этот народ, несомненно, для собственной пользы
с греческой буквой сдружился и очень умело
соединил ее с дивным отеческим звуком.
Есть города, где еще дорожат стариною,
живы места, где остался времен отпечаток,
но ни полслова нигде не нашел я о зубре,
видно, не знали о нем на земле до потопа.
Только лишь в северном крае, богатом лесами,
водятся эти быки, на других не похожи.
Плиний о них говорит, вспоминая бизона.
А для меня эти встречи — морозом по коже!
Ведь неспроста он зовется гривастым бизоном,
непревзойденным по дикости, злобе и силе.
Если не верите мне, ограничусь советом —
все-таки лучше прочесть, чем проверить на деле.

Тот, кто в полночных лесах не изведал волнений,
пусть болтовней занимается сколько угодно,
если чего-нибудь стоит такая свобода,—
зубры и мне и другим не однажды являлись.
Но никогда для меня не вернется то время.
Отдыха я избегал и покой ненавидел.
Сердцем к нему из Италии вдруг возвращаюсь.
Слушаю сосны и памяти сеть расставляю.
Новое дело — за временем жадно охочусь.
Но ускользают мгновенья и прячутся в прошлом!
Где же утрачен, какими песками засыпан
бурный источник надежд и желаний моих?
Не возвратить! Бесполезны смешные уловки.
Раз навсегда он ушел от меня безвозвратно.
Пусть погибает! Судьбе не навяжешь законов.

Хватит, не медли, займись своим делом
нежданным!
Что тут гадать, удивить ты не сможешь ученых.
Как размышляют, какие старинные книги
знают они, но о том, что пишу я сегодня,
в древних пергаментах им отыскать не удастся.
Тайна сокрыта не в книгах, а в наших лесах!
Даже в ломбардских рассказах диакона Павла
нет описаний размеров могучего зубра.
Честного старца надежный рассказ ограничен
тем, что пятнадцать мужей, не обиженных плотью,
могут на шкуре довольно свободно разлечься.
Не задержусь возле шкуры такой в изумленьи.
Где-нибудь в зале огромных рогов не замечу.
Я ведь своими руками разделывал зверя.

Что бы там ни было, долгой и трудной охоты
путь мне известен и тяжкое бремя посильно.
В северных рощах, писателям римским не равен,
родом из Польши, ходил я уверенным шагом.
Строгий отец завещал мне лесную науку —
видеть следы, обнаруживать тайные тропы
и без ошибки ветров узнавать дуновенье,
чтоб не почуял ни носом, ни ухом засады
зверь, затаившийся в тысячелетних деревьях.
Воля отца, беспощадный родительский разум
отрока в снежных сугробах потеть заставляли,
смертью глаза забавлять и пронзительным лаем
уши ласкать научили в погоне за вепрем.
Круглый свинец догонял на поляне медведя.
Лоси — пугливое чудо! — пьянея от сена,
в сеть попадались. И жаркие выстрелы воздух
вдруг потрясали. И всадники с криком скакали.
Вопли досады и чей-то ликующий возглас.
Пена и кровь! И удачи морозные дали.
Всякое с нами случалось в лесу непролазном.
Гибель грозила, но равный друзьям по охоте,
талые реки, Днепра неоглядные воды
переплывал я верхом на коне, догоняя
быстрых зверей и спокойно встречая невзгоды.
Милость фортуны и опыт лесного искусства
оберегали меня от позора и смерти,
но не смогли уберечь от нестройных созвучий,
благо лишь в том, что тебе предоставился случай
нравы зверей и природу узнать понемногу.
Нянчу тревогу и начатый труд продолжаю.