Вячеслав Ладогин - Спички

Бессовестный, бессовестный,
Смешной и жуткий шут,
Скажите, кто он, собственно,
Новейший русский плут…

Кто скушен мне? В ком постоянства нет,
В ком дышит жизнь ни шатко, и ни валко,
Тот (дворник ли, политик он, поэт) —
По сути – вавилонская давалка.

Ни обречённый, тусклый свет звезды
Меня, боюсь, в давалке, не волнует.
Ни принцип, ни хвостом туды-сюды,
Ни против ветра, ни куда подует…

Каков – как человек?.. – о, не бездарен,
Всем (по метле, политике, стихам)
Даст фору, здесь – свой парень, тут, глянь – барин,
Умён? – почти… в ошибках не упрям,

Занудливый? – …всё ж будит интерес,
Жаль, леноват? – всё ж, вместе с тем – проворен,
Все: Чацкий, и Молчалин в нём – Печорин,
И Гамлет, есть А. С., и есть – Дантес…

Зевс, Посейдон есть, Аполлон плюс Пан,
Чуть пьян, и трезв, чуть жив, чуть не упал,
Слегка официальный, и… опальный
Чуть не добрёл до мысли шедевральной,

Чуть любит чуть друзей чуть-чуть своих,
Чуть не блюю, признаюсь, от таких:
Чуть холоден, чуть-чуть горяч, вестимо,
Чуть поглядел, и мимо, Данте, мимо…

Отец: «Кем хочешь», – дочке как-то раз
Сказал, – «ты стань, всё ж, знаешь – не давалкой».
Ни пошлое тщеславье, ни отказ,
От мелкого тщеславья жалкий,

Ни принцип, ни хвостом туды-сюды,
Ни против ветра, ни куда подует,
Ни обречённый, тусклый свет звезды
Меня, боюсь, в давалке, не волнует.

Сняв гермошлем, на крыльях озорной
Влетел Ас Пушкин, «как поэт к поэту»
В дом Ладогина. Вынул сигарету,
И воздух задымил передо мной.

Понятно же, я кашлял и дрожал.
Дым Пушкина по комнате клубился.
Он сыпал на пол соль, он ел с ножа,
Он цвёл геранью и в стаканы лился.

Я так себя вести, как он, хотел,
Я даже (вздор, но!) танцевать пытался.
Он бабочкой по комнате летел,
Он кошкой по гардинам забирался,

Мне кажется, что я ему грубил.
Табачный дым он скатывал в клубочек,
И всовывал мне в рот, он столько ровно был,
Пока хватило на шестнадцать строчек.

Дело было в Москве. Ох, Москва, тебя звать – Вавилон,
Где занятного вдосталь. Здесь каждая исповедь – книжка,
Всю Москву не прочтёшь. Собутыльник мой нынешний – вон—
Здоровенен, а хныкает, как – вороватый мальчишка,
Что таскает варенье у мамки. Непросто ему:
Исповедаться пьяно в Калашном, в шашлычной, в дыму,
Говоря, он неполную стопку крутил, всё елозил руками.
Эту исповедь я записал, как умею, стихами.

«Славка, Суслика предали мы»!.. —
рюмзал бык, – «объяснить? —
В девяностых – все мы приподнялись на сосках-пустышках». —
Шумный вздох, – «да вот, хрен, подкузьмил нас «зелёный» кредит,
И доверчивость, знаете…
К слову, о сереньких мышках», —

Крякнул бык, – «Славка, я ведь о нас – в рот нам ты не пальцуй,
Фигу выкусим наискось! – Мышки», – он мыкнул, – «козлисты,
А без кошек – особенно», – по столу стукнул, – «хоть злись ты,
Хошь пляши на носу корабля или… собс-ном носу,

Капитан, улыбнитесь», – мой бык проревел, – «вами песенка спета.
Вы доверчивы к вашей команде? Что ж, море пожрёт
Ваш корабль», – (пьяный «чох»), – «ни привета в волнах, ни корвета,
Сага пишется золотом на этикетке от шпрот…

Мы наваривались в связке – клейкой – с героем рассказа,
Спрос на соски пустышки пёр ахово, цвёл оборот.
Оголев, налипала – рублишками впятеро – касса.
Огорчила фортуна, зря все чаяли – в горку попрёт —

Пшик… иссяк к девяносто восьмому берёзовый сок.
Ты кромсай, ты вгрызись в бересту, не докусишься – в мае.
Славка Ладогин, помнишь ли, доллар в те дни всполз, высок —
Просто выстрел в висок, чушь, ламбада светил чумовая.

…Вот и предали мы – ртов лавина ж – по лавкам гудит! —
Это мало, что предали – мы распилили остатки.
И не отдал наш Ёсич кредита, и чисто в девятке,
Как сказала завскладом, умчал его нохча – бандит.

Говоря это, вдруг поднял, как у младенца больного
Бык глаза на меня… и – давай наливать водку снова.

Ну так, Суслик на днях отзвонился… прошло десять лет.
Всем – и Лёве, и мне, и Мартышке… зовёт на обед.

И вздохнул неказистый гигант, как грудное дитя…
«Мы с Сусликом встретились с гаком лет десять спустя», —
Зашептал покаянно, – «на рынке одной из окраин,
Где, знаешь ли, с рыбой живой то ли чан, то ль бадья
Пластмассовая», – пьяный кашель, и всхлип… – «встал хозяин:

– Нам парочку карпов вот этих, красулей, – давай» —
Так Ёсич носатому весело кажет кавказцу —
Сегодня мы рыбу, апостолы! Не унывай,
У нас Благовещенье, мы протчую вкусность на Пасху…

«Хатите, два штучка пачищу за сорок рублей», —
Спросил нас носач. – «Да, почисть. Только раньше убей»…

Тут паузу сделал «апостол» и водки глотнул,
Потом продолжал на корявом своём воляпюке,
Простецком московском жаргоне трындеть, так заёрзав, что стул
Под ним заелозил по кафельной плитке, и звуки
Мешали мне слушать, но я не сказал ничего,
Я ждал чуть брезгливо, чем кончится притча его.

Охранник продолжает:

«Ну… Ёсич поморщился: «Участь я вижу мою» —
Продолжил охранник, – «не чувствую больше, мол, боли —
Как с рыбы вначале, содрали в тот день чешую,
Как ей, после выдрали жабры, живот, мол, вспороли.

Карп думает, будто плывёт, хвост дрожит, плавники
Шевелятся… нет, ему плыть, как по водам вам топать!
Он будет изжарен вдали от пруда и реки,
Идёмте же, нам вчетвером предстоит его слопать».

И рыбу в пакет непрозрачный кавказец швырнул,
И вывесил Ёсич улыбку свою – шире скул.

И велит Суслик в кухне Мартыну:
– Мартыш, подсоби, —
В муку соль вмешай, перед жаркой посыплешь ей карпа, —
Оно не сложней, чем пилить и мутить из деньги
Себе на чаёк – да чего ж это ты – без азарта?!