Вячеслав Ладогин - Спички

Покажется тающим воском
Детство: прошло – взял, позабыл…
Помню, был, был я подростком,
Бор я сосновый любил.

Были и Купера книжки…
Купера книжки прошли.
Жёлтые иглы… шишки,
Солнце до самой земли,

Полосы солнца на хвое
И на сосновых стволах…
Знать, начинает живое
Жить при погасших навеки свечах.

На берегу одной реки
Лежало семечко чудное,
Устроенное, как стихи,
И вместе с тем совсем иное.

Смотря сквозь лупу на него б,
Нашёл естествоиспытатель
И шар земной, и лунный кратер,
И вещество живое вод,

И отдалённую звезду,
И Андромедову туманность,
И всякую на свете странность,
Что вовсе и не на виду.

Прозрачным глазом между тем
На воду семечко смотрело,
Внутри ж оно текло, горело,
Летело, попадало в плен,
Освобождалось, песни пело…

И видит – гусь белокрылат,
Нет… ветер вдруг заколебался,
Как некою рукою смят,
И гусь из ветра взял-собрался…

Сел гусь на воду, брызги взбил,
Мотнул главой с неярким клювом,
И в даль речную, не скажу вам,
Куда, сквозь краснотал уплыл.

Смотрело семечко. Вода
Пустой была, как никогда.

Теперь вам расскажу, как въехал головой
В дуб – с треском – вековой
Пожарный жук.
Мундир, об острый порван сук,
Теперь стал тряпка.
Прочь откатилась форменная шапка.

Но вот, очнулся Жук-Пожарник, чуть живой,
Увидел ветку над собой,
И с бодуна ли,
Жары вина ли,
Глядит, на ветке доллары растут.
Верней всего, удар мозгов причиной тут,
Тут жук подпрыгнул,
Да китель застегнул,
Жук спинку выгнул,
Да встал на караул.

«Вас, дуб, я за беспечность оштрафую», —
Жук начал речь, жучиную такую, —
Стыд! Рынды нет… должна висеть на ветке,
Срам! Не ПРОКЛАДЕНО в округе труб
С водой! Дуб – сразу станете вы – труп,
Когда придут,
И сядут тут
Шашлыкоеды и шашлыкоедки.
В честь этого прошу мне отслюнить
Пол-зелени, чтоб лапку, ЗНАЧ’Т , позеленить
Тут ворон с дуба говорит: «Окстись, пьянчуга,
Здесь толпы недоумков видел я,
Две сотни лет назад здесь хрюкала свинья
В корнях, мы с ней не поняли друг друга,
Свинья была проста, искала желудей,

Чудна мне узость свинских интересов,
Но средь жуков, зверья, меж рыб, и меж людей,
Как ты, тупых я не встречал балбесов,
Ещё никто не назюзюкался столь круто,
Чтоб для него на дубе выросла валюта».
Тут жук продрал глаза, и листья увидал,
Которые за деньги принимал,

И улетел, не вымолвив ни звука
(Спешил подать отчёт
Двум дятлам нефтяным, что друг стучат на друга
Как он, жучок, борьбу с коррупцией ведёт).
А в этот миг
В лесу две сойки жарили шашлык.

………………………………………
………………………………………

Жук улетает,
Русь вся пылает.
Огнём тут вспыхнула и шапка на жуке-
Красавчи-ке, Пожарни-чке.

Несложная мораль видна мне лично тут
Сквозь наши дым да пламя:
Деревья листьями шумят, а не деньгами,
Увы – горят – раз – взяток не дают,

Отчизна спит, вертяся с боку набок.
В дыму – два – дятла нефтяных – без шапок.

Отпусти, роди, гора, мать-красавица,
Нету силушки, задохся я в кратере.
Человек бежит туда, где спасаются,
Это бегство – от отца и от матери.

Человек бежит туда рыжей лавою,
Где его остудит море горючее.
Мать-гора, ты прозвала меня Славою,
А могла Тимошей, вышло по случаю.

Выше нынешних панов ибн товарищей,
(Им гулять вольно по скользкому погребу)
Отворил бы дверь мне, ветер мерцающий,
Жарким клубом погулял бы я по небу,

Со звездою, точно сын её, спелся бы
Я, прозрачным молоком напоён её.
Вся-то Русь, дву(дятло)главая Персия —
Для звезды – в ручьях и лужах – зелёная,

Или красная поляна, с застывшею
Магмой, ставшею для ветра игрушками,
Где-то там гора, меня отпустившая,
…За года торговля в рощах с кукушками:

«Ты ещё ку-ку добавь, ты не жмись-давай,
А не хочешь, поджидай покупателя»…
А кукушечка: «Живи уж, неистовый»…
Только всё это – до лавы, до кратера,

До горы и до звезды с пуповиною,
И до обморока млечного, звездного.
Кабы ведать, что живя, весь остыну я,
В неземного превращусь, в несерьёзного.

Печатью в снегу – голубая тень —
В ранних сумерках вечерних.
Боюсь, не утопну ль я – в темноте,
Как лодочник, чей блиц-финал
Ты предсказывал, грустный Генрих
Гейне, когда меня в детстве знал.

Там, за углом – певучий вздох —
Перед немецким вытьём овчарки.
Сейчас раздастся хриплый брёх…
И вдруг навстречу моргнёт фонарь,
Коснувшись золотом сетчатки.
Морозный воздух. Вполнеба хмарь.

«Как поживаешь к январю,
Отец? Пустынно кругом, сугробы», —
Молчу, глазами говорю, —
«Ты знаешь, ведь негоже пить
До полусмерти»! – «Ещё бы». —
Скажет взгляд, – «А как тут быть»?

«Этого я не знаю сам»… —
И о погоде помолчим,
Как помолчали про запой мы.
Хрипит овчарка. – «Чаю, сын»? —
Раскусим карамель с тобой мы,
Пока ещё вдвоём,
Так – каждый – не вполне один.

Когда придёт к нам кара легкокрылая,
Перстами щедро участь раздавая,
Как мне увидеть смерть воочью, милая,
Кто ангелов мне возвестит, родная?

Так моль сквозняк смахнул свежайшей силою,
Как мир людской замечется, порхая.
…Ни гор не пощадит уборщица унылая,
Их, как отрезанные косы, выметая.

Рука с весами в меру тяжкой горечи
Воздаст своим любимцам милой вечностью.
Иное – сонмам лёгкой, страстной сволочи,
Рождённым бездной-матерью – возлечь им с ней!