Евгений Блажеевский - Письмо

А за окном прошли
Немыслимые сроки.
Тебе ж и тридцати
Весёлых лет не дашь…
И может, потому
Пишу я эти строки,
Чтобы убить в душе
Ещё один пейзаж.

Серый московский денёк
Отговорил, поблёк.
С неба летит снежок —
Медленный порошок
Лепится по фасаду,
И открывается взгляду,
Сколько в округе сырого
Сурика,
сколько олова
Оплавило фонари!..

Как на портрете Серова,
Сумерки,
словно Ермолова,
Возникли в проёме двери.

Рассеялся, как дым сраженья,
Прекрасной молодости дым.
Лишь в зеркале воображенья
Я снова стану молодым
На миг
и отвернусь с тоскою,
Забыв себя в полуседом
Мужчине, что живёт с такою
Растерянностью и стыдом…

Лишь подводя итоги в декабре,
И глянув на судьбу с другого бока,
На годы, что построились в каре,
Поймёшь, как жизнь пуста и одинока.
Где этот мальчик, в солнечном окне
Следящий белый крестик самолёта,
Гудящего в осенней тишине,
И римскую пятёрку перелёта,
Скользящую по небесам на юг?..
Где шалопай, лежащий на соломе,
Который выбрал в скопище наук
Науку грусти, что таится в слове?..
Где эти люди, родина и мать?..
Лишь призраки толпятся у порога,
И продолжает сигарету мять
Рука непроизвольно, и у Бога
Бессмысленно просить за мир, увы,
Людей исчезнувших из обихода
Без суеты и горестной молвы
В той очереди серой, как пехота,
Где ты стоишь, придвинувшись уже
К самой решётке, за которой бездна
Ревёт, как зверь — в подземном гараже,
И просьба о пощаде бесполезна…

Я просыпаюсь в час самоубийц,
В свободный час, когда душа на воле
И люди спят, а не играют роли,
И маски спят, отлипшие от лиц.
Я просыпаюсь в час, когда сирень
Трагедию являет в палисаде
И мечется морской волной в ограде
Штакетника, и в шапке набекрень,
Познавший по окуркам все сорта
Заморских сигарет и злые муки,
Блуждает бомж, и голубые мухи,
Как искры, вылетают изо рта.
Я просыпаюсь в час, когда метла
Ещё не шарит по пустым бульварам,
И ужас бытия ночным пожаром
Тревожит жизнь, сгоревшую дотла.

Когда зарождается смерч
И гасит в приходах лампады,
И пляшет безносая смерть
Под ритмы беспечной ламбады,
Когда этой пляски волчок
Взаправду, а не на картине,
Когда вместо глаза — значок
Со звёздочкой посередине,
Тогда не болезненный бред
Художника или артиста
Являет на сумрачный свет
Фантазии сюрреалиста,
Где машет флажками урод,
Где баба кричит истерично…
И входит несчастный народ
В кровавую реку вторично.

В этом мире страшно быть объектом:
Женщиною, полем и Байкалом…
Из добычи становясь объедком,
Доставаться грифу и шакалам.

Напрасно… Не проси
У Господа, простак,
Ни запоздалый кров,
Ни запоздалый ужин.
Ты появился здесь
Совсем не просто так,
Востребован судьбой
И для чего-то нужен.
Как, скажем, мотылёк —
Для пламенной свечи,
Как бледный стеарин —
Для ассирийской меди…
Не знаю, почему
Мерещится в ночи
Томительный финал
В пошлейшей из комедий,
С которой ты уйдёшь,
Когда придёт пора
Явиться на коне
Безумному ковбою…
Всего не объяснить
При помощи пера,
В пустой бессонный час
Беседуя с собою.
Но можно поглядеть
На контур фонаря,
Что отразился весь
В провинциальной луже,
И аллилуйю спеть,
За всё благодаря,
И вспомнить про друзей,
Чья жизнь сложилась хуже.

Ещё одно лето, с которым так много надежд
Я связывал, кончилось самым банальным обманом
У мёртвого времени, вместо зелёных одежд,
Остались расписки банкрота и анжамбеманом,
Точней, переносом на поздний расплывчатый срок,
Оно сохранило надежд и желаний объедки,
Когда перед носом отчётливо щёлкнул курок,
Когда барабан повернулся на русской рулетке
Нагана, и ты разглядел, как покрыла слюда
Осеннего солнца резные подробности клёна…
Я твёрдо уверен — удача вернётся сюда,
Но некому будет открыть на звонок почтальона.

Я поздно пойму, что за сказочный дар —
Твоё обнажённое тело,
Когда возникает взаимный пожар
Любви за чертою предела.
И хочется эти мгновенья продлить,
Из прошлого взяв по осколку,
Пока между нами незримая нить
Ещё не ослабла,
поскольку
Всему в этой жизни приходит конец,
Не долго верёвочке виться.
Осталась зола от горенья сердец,
И надобно остановиться.
Октябрь разбросает листву по полям,
Бореем пройдётся по лесу,
И нас навсегда разведут по полам,
По признакам, по интересу,
По призракам полузабытых дорог,
Едва различимых под илом,
По судьбам, которые выдумал Бог,
По разным углам и могилам…

Всё реже встречаемся, по принужденью звоним.
Ни прежний азарт, ни желанье не рвутся наружу.
Январь пролетел и метельный февраль, а за ним
Пахнуло весной, и я знаю, что слово нарушу.

Ненужная память об этой усталой любви
Исчезнет в пространстве, где прошлому нет и следа.
Прости, если можешь, и больше к себе не зови.
Седьмое число. За окном наступает среда…

Денёк появился и сник,
Как наше свиданье, короткий.
Лиловый исхоженный снег —
Грязцою на наши подмётки.

«Не надо, — шепчу, — не винись…»
И так от себя отпускаю,
Как будто высокий карниз
Ослабшей рукой отпускаю…

Безбрежный океан,
Волны упругий пульс,
Печальный осьминог
И субмарина Немо…
И безогляден курс
В мотке широт,
И плюс
К тому, что в жизни есть,
В душе черно и немо…
В кают-компании не глобус, а луна
С лицом таким,
Что возникает ода
При виде голубою валуна,
Да «Огонёк» сорокового года,
Лежащий на столе
Эпохи рококо,
Где по углам стоят
Подсвечники на страже,
Где карта вечности
И женское трико,
Что сорвано при грубом абордаже,
Соседствует с письмом
Овидия к М.Б.,
С черновиком в помарках и пометах…
Но этот натюрморт,
По сути и судьбе
Случайный,
Растворяется в предметах…