Виктор Плиев - Михайло Ломоносов: Роман в стихах

Но лоцман русский понял, в чем тут дело,
Повел фрегат, чтоб посадить на мель,
Вслед за фрегатом яхта тоже села,
А лоцман только этого хотел.
Душа победой и отвагой пела.
Но был печален Рябова удел:
Он был расстрелян шведами на месте,
Однако, их триумф был неуместен.

На крепости взвился сигнал тревоги,
И пушки били дружно без помех,
И флагман скоро принял вид убогий,
Как будто простоял там целый век.
Так отстояли царские чертоги
Солдаты двинские. Такой успех
Порадовал Петра в его столице:
Им поклонились молча царь с царицей.

А что же Рябов, опытнейший лоцман?
Он жив остался в схватке роковой,
Восход встречая огненного солнца:
В грудь ранен был он пулею шальной.
И разорвались вековые кольца,
Мешавшие вести нам торг морской.
И стало чистым ласковое небо,
А море гладким, как краюха хлеба.

Свидетелем Михайло был тех лет.
Они пересеклись с моим кумиром.
И подвиг этот видел он, как свет,
Связавший Русь со всем культурным миром.
Гукор же, совершая дальний рейд,
Шептал волне, как шепчет нежно лира,
Спеша с товаром ценным в Соловки,
Где всем поморам с Богом быть с руки.

Михайло ускользал всегда с вечерни,
Чтоб в сладостной печали побродить,
Сверяя мир с открытой мыслью верной,
Да лабиринты снова посетить.
Три лабиринта щекотали нервы:
Причудлив был их строгий вещий вид,
Таинственный, как их предназначенье,
Сокрытое с начала исчисленья.

Сложили их из гладких валунов
Давным-давно – их авторы забыты.
Они не выше стриженых кустов
И вереском причудливым покрыты,
Кто в них войдет, тот выйдет вскоре вновь,
Идя вперед без путеводной нити:
Ведь человек построил древний их,
Чтоб в них искать присутствие святых.

Напоминал подкову лабиринт,
Что был других значительно крупнее,
И по нему шел смелый следопыт,
Под тяжестью веков чуть-чуть робея;
Второй – имел совсем округлый вид,
Имел он тупики и был сложнее,
А третий на улитку был похож,
Иль на спираль, когда в нее войдешь.

Бродил Михайло долго по дорожкам,
Понять пытаясь странный их секрет,
То приближаясь к центру осторожно,
Встречая в нем малиновый рассвет.
Но угадать культ веры было сложно,
Не очень веря в Бога с юных лет.
Хоть вера вносит в жизнь разнообразие,
Когда вдруг притупляется фантазия.

Но заходил не только в Соловки
Отец на перегруженном гукоре.
Он достигал Мизени вдоль реки,
Когда бывал на Баренцевом море,
Где в бурных волнах гибли моряки,
Где, как у мыса Горн, шумели штормы.
Когда ж они вошли в Двину опять,
Нашел в горячке сын родную мать.

Она скончалась через девять дней,
Остался дом помора без хозяйки.
Михайло лишь печалился по ней.
Хоть под рукою было все в достатке,
Не стало слышно ласковых речей.
Отец женился вскоре на крестьянке,
Но мачеха недолго прожила
И, простудившись, тоже померла.

Когда вернулся с промыслов отец,
То подыскал себе вдову другую.
Сосватали проворно, под венец
Пошла вдова бедовая, ликуя.
Михайло был расстроен тем в конец:
Не мог забыть, конечно, мать родную.
Такая забрала его печаль,
Что всем соседям стало парня жаль.

Неграмотным ходил Михайло в море,
Но тяга к знаньям просыпалась в нем,
А книжек не хватало, как на горе,
В безграмотной России тех времен.
С самим собой любил Михайло спорить,
Пытливый ум забил в душе ключом
И нужно было грамоте учиться,
Чтоб к сочиненьям мудрым приобщиться.

Сперва учил его Иван Шубной,
Затем дьячок в архиерейском доме.
Учился он с охотою большой,
Науки их освоил и запомнил.
Дьячок его заверил всей душой,
Что знает он псалтырь, а также кроме
Читает без ошибок часослов,
А больше знать нельзя – и был таков.

Но знаний тех, конечно, было мало,
Хотя среди других он – грамотей:
Односельчане обращаться стали
За помощью к нему, и без затей,
Бумаги сочинял им славный малый.
А страсть к Познанью делалась сильней.
И он к старообрядцам потянулся
И в мир их незаметно окунулся.

Культура их достигла высоты,
Но оставаясь в рамках схоластических,
Она была бедна до тошноты,
Хоть на людей влияла так магически.
Под переплетом полным красоты,
Михайло не нашел идей логических.
Как будто ни Коперник, ни Ньютон
Не говорили прежде ни о чем.

Читая книги в тех монастырях,
Все больше убеждался Ломоносов,
Что смысл их лишь в путаных словах.
Живая мысль полна была вопросов,
Она искала выхода, но крах
Его святых исканий выбил грезы.
Бунтарский дух возник из ничего,
И ум великий Богом стал всего.

Михайло много слышал о Петре,
Царь посещал его места родные
И жил в простой избе, а не в шатре,
Вопросы задавая не простые.
Что люд живой поднялся при царе:
Ценились ум и руки золотые.
Царь приближал людей не по чинам,
А бороды боярам резал сам.

Казалось, так недавно Петр I
С Бажениным здесь сладко пировал
На острове, где посадил он кедры
В честь кораблей, которые встречал.
И Петр стал разумности примером:
Ценил простой народ – велик и мал,
Дорогу открывал к чинам и званьям,
И за границу посылал за знаньем.

Не мог такой великий человек
Не пробудить на Севере таланта
И чтоб тому сопутствовал успех.
Экзамен царский повышал тем шансы,
Кто знанием владел в петровский век,
Надменного оставив с носом франта.
Михайло знал: давно ему пора
Отправиться в заветный град Петра.

«Грамматику» Милетия Смотрицкого
Читал в глуши далекой и не раз,
Он знал и «Арифметику» Магницкого,
Которую от мертвой жизни спас.
Пылятся эти книги, не пробиться к ним,
В квартирах мертвым грузом и сейчас.
Тогда такие книги были редки,
И наши дорожили ими предки.

Оберегал старик их крепко Дудин,
Не подпуская взрослых сыновей.
Тут не помог бы даже вещий бубен
И пеньем не помог бы соловей.
Да, путь к ним оказался очень труден,
Но он стремился к знаньям все сильней.
И лишь, когда старик скупой скончался,
Он книг тех замечательных дождался.