Виктор Плиев - Михайло Ломоносов: Роман в стихах

Читал не раз от корки и до корки
Так книги старика с любовью он,
Что приходилось часто на задворки
От мачехи бежать, покинув дом,
Что делал он обычно очень зорко.
Но в эти книги он был так влюблен,
Что все равно читал в избе, иль в бане
Магницкого, Смотрицкого упрямо.

«Учености вратами» их назвал
Михайло в златоглавом Петербурге,
Где, как да Винчи, гений заблистал,
Первопроходцем русской став науки.
Мечта звала в неведомую даль!
Испытывая творческие муки,
Не мог он обойтись без этих книг.
Источник светлых знаний видел в них.

Держа в руке Полоцкого «Псалтырь»,
О будущем Михайло думать стал.
Собрался в дальний путь наш богатырь
И дружбу с Каргопольским завязал.
Лишь для друзей прекрасен этот мир —
А Каргопольский смел был и удал,
К тому же по петровскому велению
В Парижской обучался академии.

Поскольку не нашлось в столице места,
Где немцы пролезали лишь легко…
А он был с детства полон русской чести,
Стремясь достичь своим умом всего
Без подлости и без коварной лести.
И сковырнули с «пирога» его,
Направив вновь работать в Холмогоры,
Где проживали славные поморы.

В трактире поселился выпускник
Единственной церковной академии
И на латыни прочитать мог стих,
Хоть на стихи Иван не тратил времени:
Пить водку, к сожалению, привык,
Совет же дал Михайле, словно премию,
Что ехать надлежит в Москву ему,
Учиться в академии уму.

И стал просить Михайло день за днем
Отца, чтоб отпустил его в столицу.
Вопрос же этот был уже решен:
К помолвке приготовили девицу,
Которую не видел даже он,
Надеясь, что со свадьбой сын смирится,
Что попадет к невесте пылкой в плен
И позабудет о Москве совсем.

Чтоб избежать такого поворота,
Михайло вдруг прикинулся больным,
И свадьбу отменили неохотно.
Он движим был желанием одним,
Чтоб вырваться скорее на свободу,
Но действовать он стал путем другим,
Решив бежать из дома незаметно,
И стал готовить тайно документы.

В столице вышел именной указ,
Чтоб Академия открыла двери
Лишь для детей священников у нас.
Михайле не везло, но он, поверьте,
Достал все ж паспорт, но – иной указ:
Дворян лишь брать учиться… Он все меры
Предпринял, горький получив ответ.
Иван ему дал дружеский совет.

Он дал совет сидеть Михайле дома,
Коль замысел слагался вкривь и вкось —
И, чуть помедлив, вновь к бутылке рома
Он приложился, чтоб утихла злость:
«Тебя судить там могут по закону,
Ты лучше выпей, раз уж ты мой гость.»
Но в несогласье тот потупил очи,
Обдумывая бегство лунной ночью.

И Каргопольский стал писать письмо
Товарищу, напомнив о Париже.
Тот в академии служил давно,
А жили под одной в Париже крышей.
Письмо-рекомендация, оно
Ему как будто диктовалось свыше.
Письмо вручил Михайле, хоть не знал,
Какой цены был этот капитал.

Но Ломоносов долго колебался
И рыбный проводил с тоской обоз…
А ночью месяц опустил забрало,
Была метель, снег жалил роем ос.
К Фоме Шубному быстро он добрался,
Стоял в избе морозный запах коз.
Не ждал его Фома, но в том ли дело?
Стояли холода и жгли метели!

Лик юноши сиял величьем Феба:
Решился, невзирая на мороз.
Полукафтанье, три рубля и хлеба
Фома вручил Михайле, как Христос.
Обоз ушел, метель сверлила небо,
Но у Фомы он счастлив был до слез.
Прощаясь, прослезился не на шутку
И в путь пошел далекий, тяжкий, жуткий.

Шагал Михайло с песнею в душе,
Он знал давно свое предназначенье.
Кружился снег, мороз трещал уже,
А он шагал, как богатырь, в сраженье.
На дальнем волки выли рубеже,
Но не было в душе его смятенья:
Свободою дышала жадно грудь
И не казался страшным дальний путь.

Жестокие морозы мне знакомы
Не только по рассказам мудрых книг:
Родился я почти на Оймяконе,
В Усть-Омчуге звучал мой детский крик.
Полезно знать таежные законы,
На Колыме мы уважали их,
Но, как ни уважай законы эти,
Иной раз позабудешь все на свете.

И потому нельзя не удивляться,
Как гений в ту ненастную метель
Догнал обоз: с метелями сражаться,
Конечно, может тот, кто очень смел.
Среди поморов равным быть в их братстве
Для юноши желанный был удел,
И он презрел жестокие невзгоды,
Чтоб лучшие отдать учебе годы.

Не сразу он добрался до Москвы,
Отправившись в столицу в ноябре.
Чтоб не морозить в стужу головы,
Остался он пожить в монастыре:
Монашья страсть поесть – у них в крови,
А ели вкусно и на серебре.
В тепле жилось уютно им под Богом,
Вино всегда с курятиной под боком.

Он от души звонил в колокола,
Снискав у православных одобренье.
В монастыре не взяли ни рубля
С Михайлы за вино и угощенье.
Но надо было начинать с нуля:
Окрепнуть и продолжить обученье.
Когда Михайло понабрался сил,
Пойти с обозом дальше он решил.

Москва была стройна и высока.
Он ночь проспал в санях в большой тревоге.
Проснувшись, он приметил земляка:
Знать, не придется обивать пороги!
От радости помял его слегка.
Пятухин уважал обычай строгий,
К себе Михайлу в гости пригласил,
Столицу показал, как сторожил.

Михайло поселился у него,
В цифирную решив податься школу,
Раз было до нее недалеко.
Он был доволен сыгранною ролью:
Зачислили и только-то всего.
И вновь решил испытывать он долю,
И вытащить удачи верный фант,
Надеясь на везенье и талант.

Не тем пошел, в плечах косая сажень,
В глазах его светился ясный ум;
Высокий, быстрый, силой русской страшен,
Хоть был еще годами очень юн.
Он мог стоять, как гренадер, на страже,
И весь исполнен был высоких дум.
Они полезны очень для монаха,
Чтоб страшный суд воспринимать без страха.

Он в академию отнес прошенье,
Чтоб разрешили поступить ему.
Стал дворянином, скрыв происхожденье,
Читателю известно – почему.
Архимандрит при встрече с претендентом
Был рад его пытливому уму:
Преодолел Михайло все преграды,
Ему и в Спасских школах были рады.