Игорь Губерман - Человек на закате

Вчера я на могиле брата

вдруг понял очень ощутимо,

что нет у времени возврата

и всё течёт необратимо.

В руках кого сегодня палка,

кто где сегодня на коне?

Жизнь коротка, и тратить жалко

её на мысли о говне.

Хотел сегодня про любовь я

вновь написать чего-нибудь,

но мудрости богиня Софья

шепнула мне: «Уже забудь».

В жизни этой, чувствами обильной,

после целодневной суеты

ясно вижу холмик мой могильный

и в бутылке – жухлые цветы.

Недаром так тоскливо я пишу,

что старость – это сумерки кромешные:

теперь уже я с лёгкостью гашу

кипящие во мне порывы грешные.

Давно я срок тяну земной,

а время льётся.

Охрана памятников мной

вот-вот займётся.

Ох, непрерывность похорон

хотел бы я притормозить;

уж очень часто стал Харон

моих друзей перевозить.

Никаких у меня уже дел,

ни трудов, ни долгов, ни забот,

нынче в зеркало я поглядел —

лучезарный седой идиот.

Ведут по жизни нас

надежды и стремления,

а если жар угас,

то – прелести дряхления.

С утра едва проснусь,

компьютер я включаю

и всю земную гнусь

за чаем изучаю.

Не дай ни грусти, ни тоске

гнать волны мрака,

весь мир построен на песке —

стоит, однако.

Кажется, насколько понимаю,

свой чердак я доверху заполнил:

вроде бы я всё запоминаю,

но уже не помню, что́ запомнил.

Имеет нашей памяти дурдом

лихое качество:

про всё, что вспоминал бы со стыдом —

забыто начисто.

Когда идут осенние дожди,

мне разное в их шелесте сочится:

то «больше ничего уже не жди»,

то «может ещё многое случиться».

В былое тянутся ступени

уплывших лет,

а на ступенях – тени, тени

тех, кого нет.

Мне возраст печали принёс,

которыми надо делиться:

мне нравилось жить на износ,

и он не замедлил явиться.

Между рожденьем и кончиной,

в любой из жизни день и час,

необходимо быть мужчиной —

Бог это очень ценит в нас.

Текут остатки от остатка,

плывут года и облака,

но жизни тёмная загадка

мной не разгадана пока.

Я дней уплывших череду

порой так ясно вспоминаю,

как будто вновь по ним иду

и много в жизни понимаю.

Я на восьмом десятке лет —

печально, радостно, обидно —

вдруг ощутил души расцвет.

Перед разлукой, очевидно.

Редеет облаков летучая гряда,

подумал я привычно и цитатно;

уже не тороплюсь я никуда

и слышу жизни шум уже невнятно.

Здесь неудача, там беда,

но есть и радостные факты,

и по дороге в никуда

бывают чудные антракты.

Сегодня очень остро я почувствовал,

какой я в этой жизни гость случайный,

как будто ненароком поприсутствовал

на собственной кончине беспечальной.

Порывов дурачиться более нет,

серьёзность со мной неразлучна;

я сделался взрослым на старости лет,

а это обидно и скучно.

Я людей неохотно прощаю —

удивительный старческий грех,

но на небе зато – обещаю,

что ходатаем буду за всех.

Приблизившись к таинственному краю,

храним покуда промыслом Господним,

я тихо сам с собой в снежки играю

запомнившимся снегом прошлогодним.

Не надо глубоко в себе копаться,

отыскивая сумерек явление:

люблю я засыпать, а просыпаться

теперь уже люблю гораздо менее.

Жить на свете я очень люблю,

но не шляюсь по скользким эльбрусам,

ибо дома здоровье гублю

с удовольствием я и со вкусом.

Как ни живёшь, а в результате,

когда, по сути, песня спета, —

на что я жизнь мою потратил?

И нету связного ответа.

Скит, затвор, берлога, келья —

я сюда хотел давно,

есть запас еды и зелья,

книги, мысли и окно.

Ещё живу, отбрасывая тень,

и я её достойно наградил:

она одна выходит за плетень,

которым я себя огородил.

Когда наступит мой черёд,

я вспомню только всё хорошее.

«Он даже после смерти врёт», —

заметит ангел огорошенно.

Уже я для экскурсий не ходок,

не шляюсь вдоль фасадов с ротозеями,

и горестно-обидный холодок

явился в отношениях с музеями.

Что люблю себя, я не таю,

и любовь эту глупо гасить;

только жаль – на могилку мою

не смогу я цветы приносить.

Конечно, слабость, вялость, квёлость —

вполне сезонная беда,

но жаль душевную весёлость,

ушла мерзавка и балда.

А жизнь моя была весьма легка,

отвержен и гоним я сроду не был,

и густо покрывали облака

высокое безоблачное небо.

Когда существование плачевное

заметно приближается к концу,

то средство наиболее лечебное —

прильнуть после стакана к огурцу.

Я вставить хочу эту строчку

в заветный житейский канон:

бедняга, кто пьёт в одиночку, —

умрёт в одиночестве он.

Есть у любого старикашки,

то стопкой высясь, то горой,

разнообразные бумажки,

что он мыслитель и герой.

У старости прекрасна безмятежность,

любовь к заплесневелым анекдотам

и душу разрывающая нежность

к потомкам – фраерам и обормотам.

Светясь остатком силы и огня,

пою свои сомнительные арии,

но ордер на изъятие меня

уже лежит в небесной канцелярии.

Не двигается время наше вспять,

но в некие преклонные года

к нам молодость является опять

и врёт, как лихо жили мы тогда.

Мы содержимся в холе и неге,

мы хранимы семьёй, как алмаз,

только мха молодые побеги

всё равно прорастают из нас.

Мой дом зарос холмами книг,

и душно спать к утру,

но окажись я вдруг без них,

я ссохнусь и умру.

Ужели допалил я мою свечку

и кончились пути мои кривые?

Но времени шуршащую утечку

недавно я почувствовал впервые.

Смешно в закатной нашей драме

играть надрывно и всерьёз:

уже маразм не за горами,

и гнусно ширится склероз.

Нет, мы у судьбы не слепые рабы,

устроено так мироздание,

что если не ждёшь ничего от судьбы,

она утолит ожидание.

Прощусь покуда с мыслями угрюмыми