Наталия Грудинина - Двоевластие

Все тщусь приманить то салютом победы,
То подвигом рыцарских странствий, —
Я, ржавый осколок боев и разведок,
Я, шпала тайги туруханской.

Прости, что живу виноватой, вчерашней,
Проклятой в десятых коленах,
Запомни лишь голос мой, сломанный кашлем,
Лишь руки в заштопанных венах.

Когда же назначит нам время разлуку,
Приди к неусыпному камню.
Здесь вся моя правда без цвета и звука
Лежит под крестом православным.

А в дом мой заглянешь, грозой приневолен,
Раскаяньем сердца не мучай.
Оставлен здесь хлеб со щепоткою соли
И латаный ватник на случай.

Кто и за что накликал мне беду
Идти бок о бок с новым поколеньем?
Его ни деспот не имел в виду,
Ни вольнолюбец, ни глупец, ни гений.

Когда в объятьях золотого сна
Мы возводили призрачное зданье —
Была нам свыше истина дана
В ее монументальном очертанье.

Мы жили ею. Никакой другой
Над крепким сердцем не давали власти,
И были в том свобода и покой,
Неведенья младенческое счастье.

Так на какой же прах, пожар и тлен
Ту истину замуровали в стену?
И ничего обманного взамен,
И никого великого на смену?

Кто исцелит ослабленных сердец
Кривое кровоточное биенье?
Какой придет беспамятный конец
Исканьям молодого поколенья?

Куда идти, раздетым догола?
Темна тропа и, что ни шаг – тернистей.
Крутой и лживой истина была,
Но будь он проклят, этот век без истин!

Вседневных отрицаний хлам
У злости на подхвате,
Для положительных программ
Уже ума не хватит.
Уже срывается на крик
Пророческая лира,
И мир, что раньше был велик,
Зовется бренным миром.
Любовь – пылинка на ветру,
Разлука беспечальна.
Уже в товарищи беру
Попутчиков случайных.
И в неразборчивой брехне
В кафе, за рюмкой водки,
Сужу о мире и войне,
Как о метеосводке.
Какому братству я родня?
Какие славлю даты?
Не слушай, молодость, меня,
Потупясь виновато.
Не верь морщинистому лбу
И гимнастерке в дырах,
А верь уродскому горбу,
Что за плечами вырос.
Седая утлая волна
Еще стучит в каменья,
Но сколько стоит седина
Банкротных поколений?
Что было, сплыло за гроши,
Что пелось – отзвучало.
Большой корабль не сокруши
На мелях у причала.

Юнец колючий, дурно воспитанный,
Горькой любви жнивьё,
Войной и голодом не испытанный,
Да святится имя твоё!
Руки к женщине простирающий,
Канувший в слепоту,
Алчущий, плачущий, угрожающий,
Выбравший, да не ту…
Теплишь в сердце моем встревоженном
Сторожевой огонь.
Песня моя, словно конь стреноженный,
Хмурый, бескрылый конь.
Нет у меня ни судьбы, ни удали,
Чтобы тебя спасти.
Думушкой долго с тобою буду ли?
Сникну ль на полпути?
Выпьем ли поровну чашу горестей,
Полную до краёв?
Последняя вспышка недужной совести,
Да святится имя твоё!

Ночи белые мутней, чем обычно,
В небесах ни серебра, ни огня,
Но не молкнет соловьев перекличка,
Для меня они поют, для меня.
Не прошу я никого заступиться,
Всех рачителей гоню со двора.
Так зачем же вы, настырные птицы,
Опекаете меня до утра?
И на что мне ваша спесь молодая,
Ваш свободный нерифмованный стих?
Зарастает трын-травой, пропадая,
Буйный сад воспоминаний моих.
Ни имен уже, ни лиц не припомню,
Перепутаны все даты разлук,
Кто там скромный был со мной, кто нескромный,
Кто предавший, кто отвергнутый друг?
Уходила от кого без печали?
С кем обуглила надежды дотла?
Продырявленной цыганскою шалью
Плещет по ветру седая ветла.
Ох, за всё я заплатила сторицей…
Отступитесь, певуны, от меня!
Но упорствуют великие птицы,
Греховодницу ни в чём не виня.
Всё взывают к чудодейному Богу,
В сотни дудок вереща и трубя.
Ты ли, молодость, идешь на подмогу,
Даже к тем, кто отпевает тебя?

В этот благостный день выхожу, как царица из дома.
Видишь, солнца венец воспарил над моей головой?
Не хватает мне только грозы колокольного грома
И ковровой дорожки, унизанной первой травой.
Эти ранние вёсны – земли обнажённое диво,
Это горло нагое и слёзы, что не солоны…
Не хандри надо мною – становится снова красивым
То больное животное, что доживёт до весны.
Даже ёлки, смотри, отрастили мягчайшую хвою,
Остробокие льдины тепло обтесала вода.
А ещё – никому не скажи, что была не такою,
Ибо зимним погодам людского не надо суда.

Это кем-то спокойным и мудрым придумано,
Чтобы в пору апрельского таянья льдов
Белоснежное дерево пряно и шумно
Расцветало, не веря в приход холодов.

Это все же весна, что бы ни было завтра,
Это честный замах молодого крыла.
Ну, зачем возвратились вы с вашей неправдой,
Мерзлых луж искажающие зеркала?

В этих буйных цветах предсказанье без промаха,
В них уверенность сердца и трезвость ума…
Постучись мне, пожалуйста, в окна, черемуха,
Если кто-то сболтнет, что вернулась зима.

Дай мне дерзость бежать по незваному снегу
Без пальто в голубые, как море, поля,
Дай мне радость сказать одному человеку,
Что его не обидят ни Бог, ни земля!

Как старинно он смотрит на угли печные,
Зябко ёжась, едва отворяется дверь;
Навалилась на плечи его отставные
Непрощенная тяжесть обид и потерь;
И когда запоздалая туча нетвердо
Прогрохочет поверх непокрытых голов,
Что мне делать с улыбкой его полумертвой,
С этой горькою неоткровенностью слов?
И не нужно ему ни влюбленного взгляда,
Ни подмоги друзей, ни дочерней любви…
О древесное воинство белого сада,
Подоспели бы вовремя силы твои!
Это всё же весна – что бы там ни случилось,
Это – северный ветер в силках у ветвей,
Это – солнце, что пасмурным снегом умылось,
Направляясь в зенит по орбите своей.

Рассвет был светло-голубым,
Потом огнисто-алым,
А белый куст роднился с ним,
И тоже цвет менял он.
И узкий серп сухой луны,
Еще страды не зная,
В прохладе праздной тишины,
В просветах ночи таял.
Цвела черемуха, цвела
То голубым, то алым
И чистым посвистом крыла,
Как птица, овевала.
И не было еще весны,
Был холод ниоткуда,
Но этот цвет, как сталь струны,
Звучал и жаждал чуда.