Наталия Грудинина - Двоевластие

На горле моем обнаженном
Заката лежит полоса…
Не поздно ли птицам спаленным
До вас приземляться, леса?

И что вам мое милосердье
С испариной гнева на лбу?
В растительном вашем бессмертье
Найду ли вторую судьбу?

Преступно жить, когда не хочешь стать
Ни васильком, ни звоном спелой ржи,
Когда не хочешь сладостно глотать
Озон, где круты птичьи виражи…
А что потом, после таких словес?
Все тот же прах и обгорелый лес.

Ничем мне не грозит блестящий дождь
И музыка бравурная раската.
Ты, страх мой безотчетный, подождешь!
Еще не срок ответам и расплатам.

Еще никто не ставит мне в вину
Большого неба над нейтральной зоной,
Еще мне Бог дарует тишину
Животворящей свежести озонной.

Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить,
Есть у меня покой —
Выстраданный, заслуженный,
Невиноватый.
Все, что желалось —
В сердце и под рукой.
Разве что слава…
Но ею не все богаты.

Мне бы дожить
И войти в двадцать первый век,
Судеб чужих не измяв,
И своей не трогая.
Снег на моих висках —
Полноправный снег,
Вовремя выпавший, прикативший
Неизменной своей дорогою.

Листаю «завтра», листаю «вчера» —
Черные даты, красные…
Неизвестно, чья ведется игра,
Но эта игра – опасная.
Математика солнца, луны и звезд,
Чьи-то формулы, числа, знаки.
Когда ты голоден, гол и бос —
Тебя не терзают страхи.
Листаю «завтра», листаю «вчера» —
Даты, явленья, свойства…
Во все века опасна пора
Сытости и довольства.

Что ты хочешь, дикая,
Странная зима?
С яростью великою
Ты пришла в дома.
Трубы отопления с треском прорвала,
Кактусу-растению
Корни обожгла.
Ты о чем напомнить нам
Хочешь, отвечай! —
Нам, стабильным, комнатным,
Кипятящим чай.
С нашим днем размеренным,
С кошкой на тахте,
Полностью уверенной
В нашей правоте.
Что ты тут приметила
Для худой молвы?
И зима ответила:
– То же, что и вы.

Трезвонь, моя ласточка, в колокол неба трезвонь.
Горит над холмами последнего солнца огонь.
Не ты ли накликала позднюю эту зарю?
Не я ли с землею псалмами сейчас говорю?
Зачем тебе вечером вздумалось плакать и петь?
Дано ли сгореть нам? Дано ли беду претерпеть?
Трезвонь, моя ласточка, в колокол солнца трезвонь.
В полнеба над нами горит – не сгорает огонь.

Он лижет темноту,
Сырую осень пьет,
И, рыжий брат коту,
Мурлычет, словно кот.
На детский смех и шум
Зови его в дома,
От одиноких дум
Не дай сойти с ума.
Чтоб дров никто другой
Не наломал ему,
Чтоб он не стал слугой
Недоброму уму.

Стали травы невмочь опасны
Блёсткой крупчатого стекла.
Сухостоя пожаром красным
Небо выжжено добела.
Глинозём под ногой коричнев
От окалины торфяной,
И прогорклый туман столичный
Неотступно спешит за мной.
Что с тобою, земля родная,
Шестикрылый мой серафим?
Что не греешь меня, стеная,
Пухом выщипленным своим?
И, нахохлившись сиротливо,
Отходную мне не поёшь…
От меня ли, седой, как ива,
Запоздалой подмоги ждешь?

Из вечерних газет, с голубого экрана,
Из эфира – на долгих и кратких волнах —
Узнаем мы про смерчи и про ураганы,
И про то, что ничья это, в общем, вина.

Никого о беде не допросят с пристрастьем,
Потому что стихийная это беда:
Просто чье-то красивое умерло счастье,
И не будет возмездья тому и суда.

Может, все же подумаем вместе, дружище,
Почему нам и небо, и ветер – враги?
Может, слишком недорого платим за пищу?
Слишком легкие носим с тобой сапоги?

Может, времени жалко пуститься в дорогу
И руками чужую беду развести?
Почему мы не рвемся, скажи, на подмогу?
Почему не хотим и не можем спасти?

Где тот час, охладивший и сердце, и разум?
Затянулся привал на дорогах каких?
И каким дезертирским, предательским лазом
Улизнули мы от назначений людских?

Это место и час мы прохлопали, что ли?
Паралич неотступен – кричи, не кричи…
Кто спасет нас теперь от недуга безволья,
От удушья, какого не лечат врачи?

И безмолвствует совесть, и тратится время
На досужих теорий мечтательный хлам.
Да неужто мы вышли не теми, не теми,
Кем замыслил нас Доброжелательный к нам?

Мой маленький солдат с повадкой командира,
Придирчивый, как черт, заносчивый, как нож,
Молитвами моей отчаявшейся лиры
Из мертвых воскрешен, ты под боком живешь.

Когда-то был в строю ты первым забиякой —
В строю моих надежд, отваги и добра.
Залёгших под огнем ты подымал в атаку,
И крепости с тобой мы брали на ура.

Проклятье той шальной, изверившейся пуле
У некой высоты, где шел неравный бой,
Где все мои стихи в почетном карауле,
Бездейственно скорбя, застыли над тобой.

Не я с тех пор в боях, не я в окопах мерзлых.
Грустнея день за днем живу, полужива…
Стихи мои ползут на медленных полозьях,
Под снегом седины дубеет голова.

Мой маленький солдат, ты ожил наконец-то!
Но как твое лицо жестоко и темно.
Берешь ты на прицел мое больное сердце,
Разбойником лесным стучишь в мое окно.

Ты бродишь вкруг меня звериными тропами,
И вот уж я костер охранный развожу…
Что может быть страшней, когда возьмется память
Расстреливать покой, которым дорожу?

И все ж не уходи, моя живая совесть.
В обличии любом броди невдалеке…
Гони меня вперед, пускай в снегу по пояс,
От вечной немоты пускай на волоске.

Есть боль, с которой человек не может
Добром покончить и остаться добрым.
Я не нашла твоей могилы, Йожеф,
Не прочитала надписи надгробной.
Пойду направо – опускают ветви
Шуршащую завесу листопада.
Пойду налево – ослепляют светом
Серебряные луны винограда.
Меня вязало кружево акаций, —
Едва порву его тугие узы,
Как мне велит подальше убираться
Внушительный початок кукурузы…
А может, это ты вселился, Йожеф,
В зерно початка, в гроздья винограда
И говоришь мне ласково: – Не можешь
Меня найти? Не можешь – и не надо!
Ты столько раз меня звала на помощь,
И совершалось воскрешенья чудо, —
Не запирай дверей сегодня в полночь…
А здесь я только прах. Ступай отсюда!