Наталия Грудинина - Двоевластие

Уработались до пота…
За успех такой работы
Никаких гарантий нет.
Енисей тебе не бочка.
Обхохочет нас, и точка, брат,
Технический совет.

Может дело выйти боком…
По эскизу темным оком
Поплутали, как в лесу.
Обругали марку стали,
Посчитали, покричали,
Все бока ему намяли,
Голубому колесу.

Красный ветер в небе мчится,
Тучи желтые качая,
Красно-желтая жар-птица
Барабанит по трубе.
– Завари покрепче чаю,
Мне опять не по себе.

Подкрепился, отдышался,
Желтым профилем прижался
К ветру красному в ночи.
– Не гляди, начальство, хмуро.
Уродилось сердце дурой —
Вот такие калачи.

Ты мне лоб рукой не трогай!
Сердце выброшу дорогой,
Думы дальше понесу.
Отнесись, начальство, строго
К голубому колесу.

Красно-желтый пламень сея,
Провода Сибирью всею
Побегут туда-сюда!
Без огня у Енисея
Некрасивая вода.

В тихом зале неколонном
Кто-то лоб губами тронул,
Кто-то молвил над бедой:
– Был ты, Лева, обреченный
Сдюжить груз тысячетонный
И лежишь не окрещенный
Енисейскою водой.

Что ни слово – все не ново,
Поздним светом светит слово,
Провожая в путь неблизкий.
Только дело не в словах:
Колесо над обелиском
Голубое в головах…

Слышишь, ты, не плачь, начальство.
Не дожить кому-то нужно,
И дожить кому-то нужно,
И зажечь кому-то нужно
Воды темные в ночи.
А, не в службу, брат, а в дружбу.
Вот такие калачи.

Не поставлен толпе в персональный пример,
Орденов получать не имея в виду,
На открытии ГЭС пожилой инженер
Деловито присутствовал в третьем ряду.
А у створа плотины вскипала вода,
Навсегда потеряв изначальный покой,
И ступенями шлюза шагали суда,
Молодое «ура!» распластав над рекой.

Пожилой инженер, – он был жизнью из тех,
Кто не бросил на ватман бессмертный эскиз,
Чей затерянный в буднях неяркий успех
Скородумным пером не почтил журналист.
Он был жизнью из тех, кто к урочным часам
Чертежи отрабатывал до мелочей,
И талант беспощадный его не бросал
В добровольную муку бессонных ночей.
Ну а молодость, вечно готовая в бой,
Та, что трезвый совет принимает не вдруг,
Сколько раз не заметила рядом с собой
Укоряющих глаз, охраняющих рук,
Сколько раз ей случалось досады не скрыть,
Если, прыткую мысль на лету тормозя,
Он не к месту ворчал и просил не забыть
О каких-то винтах, без которых нельзя,
О каких-то просчетах и малых грехах,
Что однажды сольются в большие грехи,
Так фальшивые строки в отважных стихах
Скоротечным недугом сражают стихи…

Я не вправе незваным огнем освещать
Сокровенные скорби людей рядовых,
Только знаю, что трудное счастье – прощать —
В полный рост умещается в сердце у них.
Так смолчу ли о тех, кто душою дорос
До любого, чья слава сейчас велика?

Закипает вода у машинных колес,
На стальные валы накрутив облака,
Разбивается в пыль о бетонный барьер,
И страдает, и крепнет в неравном бою,
И живет на земле пожилой инженер,
Не последний в строю и не первый в строю.

Звезды крупные висят
Над тобой, как звонница,
А в ушах твоих в набат
Грохает бессонница.
Кто-то глупый за недуг
Ее принимает,
А тебя, мой старый друг,
Она не замает,
Не замает, не сомнет
Светлый лоб морщиной.
Беспокойная, уснет
Пускай медицина.

Ночь гремит в колокола,
На тебя в обиде:
Ты со зла ли, не со зла
Никогда не видел
Этот цвет голубой
Решетки балконной?
Этот темный прибой
Листвы заоконной?
На уступе стены
Этот лунный локон?
И какие у луны
Глаза с поволокой?

Были сном и не сном
Отторгнуты ночи:
Незакатным огнем
Пулеметных точек.
Время спать – время вспять
Ворочало дышло.
Сколько раз хотелось спать —
Столько раз не вышло.

А потом куда вели
Житейские вехи?
В кочегарки земли —
В литейные цехи.
День испекся в огне,
Никакой не песенный,
Хрипло дышит во сне
Вредная профессия…

– Тик-так, тик-так, —
Монотонит маятник, —
При-ляг, при-ляг,
Мой работник маетный.
Не прокрасться бы рже
В механизм нечиненый,
Сколько стукнуло уже —
Все твои, не чьи-нибудь.

Тик-так, тишина…
Чуткая, верная,
Ночь стоит у окна,
Как любовь первая.

Не пиши мемуаров. Кому эта пляска скелетов
Пригодится для совести, бьющей усталым крылом?
Беспрестанно меняется формула мрака и света,
В ней добрейший учитель меняет число за числом.
Ты лишь крошечный знак в математике этой всевышней,
Не постигнешь умом ни начала ее, ни конца.
И отринув вопрос, обязательный ты или лишний,
Занимайся собой – сохраняй неизменность лица.
На гримасы не траться, чурайся искусства гримеров,
Разрешай только времени складками лоб бороздить.
Оставайся собой среди грозных и суетных споров,
По лицу старика будет сын о грядущем судить.
И не важно, что некто, играющий в кости и масти,
Перельет твое слово в тяжелый и грязный свинец.
Минет каторжный срок, и очерченной клеточкой счастья
Ляжешь в тайную завязь еще не живущих сердец.
Не пиши мемуаров – сынам оправданий не надо,
Оставайся числом, неизменным в любви и в беде,
Как упавшее спелое яблоко – первенец сада,
Как надломленный ирис, углом умеревший в воде.

По всей неоглядной России
В просветах пшениц и овсов
Спокойная дышит стихия
Непонятых мною лесов.

Такого ущербного свойства
Мой разум, и так он нелеп,
Что к этому мирному войску
Он глух остается и слеп.

Мне горные кряжи дороже
С лобастой луной на плечах
И даже, прости меня, Боже,
Погибших земель солончак.

И эта, что ноги мне лижет,
Опасность без дна и краев —
Смурное, пиратское трижды,
Отпетое море мое.

Итоги великих крушений —
Пространства стихий неживых.
Как схожи мои помышленья
С безвыходной горечью их.

Так больно от дружбы неверной,
Так яростна память беды,
Что даже и в час милосердный
Рукою подать до вражды.

Но в городе цинковых кровель,
В искусственных радостях дня
Все громче, как братья по крови,
Леса окликают меня.

Сулят опоить меня солнцем
И, веруя в вечность мою,
Зовут меня стать знаменосцем
В их добром работном строю,

Где каждый отживший на свете
Печется о благе Земли,
Где многие беды столетий
Счастливой травой поросли.