Array Коллектив авторов - Прижизненные записки Пенсил-клуба (сборник)

Восхищался всегда я сестренкой Гретхен.
Нынче веры в ее непорочность нет. «Хен —
несси», поскорей мне неси, кабатчик!
Я устал от насмешек друзей, подначек…

Вон пожаловал хахаль, а с ним Мефистофель —
несоветское имя, сомнительный профиль.
Под балконом козлищи заблеяли на ночь.
Ненавижу певцов, как Савелий Бараныч!

Черный пудель, что ты вьёшься,
жрёшь объедки под столом.
Нынче ты костей дождёшься.
Я сегодня – костолом!
Кто бесовским звуком арий
горожан смущает сон?
Я расплющу гнусных тварей.
Замолчи, жидомасон!

Возьми гитару. Она звучала…

Ты лучше шпагу возьми сначала.
Чуть ниже ворота, чуть левее
кольни беднягу и дай по шее.

Что за Красная площадь?

Это кровь Валентина!

Здесь я пал, словно лошадь
от глотка никотина.
Сохнет сердца родник,
весь отравленный ложью.
Смерть, ослабь хоть на миг
свою хватку бульдожью!
Канет грешная Грета
в пучине разврата,
больше не обогрета
любовию брата.

Боже, боже, вот и помер
недалекий Валентин.
Он интригу недопонял,
потому что был кретин.
Даже книгу «Фауст» Гёте
не прочел он до сих пор.
Ну так что с него возьмете,
если он простой майор?

Зачем ты от кровавого порога
Притопала в красивый наш собор?
Ведь на тебя с небес взирают строго
и матушка твоя, и брат-майор.
И ангелы смеются по латыни,
И чёрт хохочет за твоим плечом.
А ты бесстрастна так, как будто ты не
была повинна никогда ни в чем.

Соседка, быстро дайте вашу склянку.
Какая сухость у меня во рту!
Глотну я, как Алферова, овсянку.
Она ее любила на спирту.

Любой урод, подобный слизню,
Философ или негодяй
Хоть раз в своей пропащей жизни
Себе устроит нагоняй.

Мол, скольких загубил напрасно,
Разбил о свой могучий борт —
Вон та больна, а та несчастна,
А эта сделала аборт.

Любой альфонс и прилипала
Под настроение орёт:
«Эх, где моя не пропадала…
Там непременно пропадёт!

Подставят барышне скамейку
И средь зевак и гадов средь
В петельку так проденут шейку,
Что любо-дорого смотреть».

И Фаусту покоя нету,
Не впрок и пьянки, и комфорт,
И в саламандровых штиблетах
Шагами поле мерит чёрт:

Послал Господь клиента – чистый
невротик, неженка, слабак.
А на несчастного Мефисто
Повесят после всех собак.

Вздыхает тяжко Мефистофель —
Ну ладно уж, быть посему:
Увидеть хочешь милый профиль —
Ступай за ним в саму тюрьму.

И вот летят быстрее птицы
К девице, что поёт в темнице.

Любимая, кончай трендеть,
Давай покинем эту клеть,
Где ты, как курица с яйцом,
Сидишь с таким твоим лицом.
Не будь, читатель я поэтом,
Взяла гвоздей бы острых горсть,
И Маргаритиным ответом
Забила бы в мужчину гвоздь:

Кто там? Ты – тот, кого я жду?
Ну так ступай же ты…

Иду!

С трудом я отравила мать,
Ребёночка убила еле,
Я не могу вам рассказать,
Как сильно все мне надоели.

Когда устранена семья
Вся – от прабабушки до дочки,
Мечтаю слушать соловья
И нюхать нежные цветочки.

Я даже к Кушнеру в Лито
Сходила бы, упившись вусмерть,
Когда б я только знала, кто
Такой ваш этот Кушнер.

Она безумна! Красоте
Не выжить при таком-то гнёте.

Уж не безумнее, чем те,
Кто переписывает Гёте.

А дальше – всякие слова,
И много слёз и разбирательств.
Читатель, пухнет голова
От ихних вязких препирательств,
И от борьбы добра со злом.
Каким же, я скажу с размаху,
Мужчине надо быть козлом,
Чтоб предпочла девица плаху!
Читатель, я утомлена.
Чтоб мы не померли со скуки,
Пусть Бог воскликнет: «Спасена!» —
А чёрт: «Я умываю руки».

Сменился век. Героем стал народ.
На кринолины не хватает ситца.
В романах всё пошло наоборот,
Но до сих пор нам памятное снится.

А если современную струю
Вольем в сюжет, не нами, жаль, избитый?
Короче, интродукцию свою
Вспять протяну из нынешнего быта.

Итак, она. Студентка, 30 лет,
Филфак, родители – простые инженеры.
Елизавета. Язычок – стилет,
И в удовольствиях порой не знает меры.
Юна, как вешняя заря в дыму депо,
Наивна, как заштатное сельпо.

Герой Эраст. Серьёзен, одинок,
Как может лишь поэт быть одиноким.
Он под собой порой не чует ног,
Что иногда ему выходит боком,
Поскольку вечно драные носки —
Хорошее подспорье для тоски.

Но, в сумрачный свой гений погружен,
Диктат материи он отрицает пылко.
Поклонники, как мухи на крюшон,
Слетаются к нему, но ни обмылка
От дивных строк своих не даст продать,
Свободной бедности приемля благодать.
Пускай не признан, но строка тверда,
Как в проруби при минус трех вода.

Но мой-то стих течет давным-давно,
Как в той же проруби – ты рифмы ждёшь – оно,
Конечно, можно, строк на пятьдесят,
Но надо мною, словно меч, висят
Григорина вскипающие строки —
Героев познакомить нужно в сроки.

Читатель! Радуюсь в душе:
Эраст работает в котельной!
О «поколенье сторожей»
Поговорим потом, отдельно.
Скорей войдем в котельный цех,
Где зуд писательский у всех.

Вас встретят жар и шум насосов,
Гидроудары в недрах труб.
Зайдя, не задавай вопросов.
Ты попадаешь в тесный круг
Из аутсайдеров, изгоев
(И я отчасти был из коих).

Мы застаем Эраста в двадцать,
Ну в двадцать с лишним как бы лет.
Сначала думал он спиваться,
Как молодой еще поэт.
А кто сказал, что пить нельзя,
Когда есть деньги и друзья?

Они в котельной собирались,
И перед тем как почитать,
Сначала пивом надирались,
Чтоб после водкой наверстать.
Мисима, Кафка, Арагон.
Сушняк, «Зубровка», самогон.