Array Коллектив авторов - Прижизненные записки Пенсил-клуба (сборник)

Дальше пусть роман допишет
Кто-нибудь из поэтесс:
Чую, мне в затылок дышит
Сзади некто Нина С.
Знаю Савушкину эту,
Пусть же примет эстафету!
Что анапест ей, что ямб:
Удивит людей анжамб —
маном необыкновенным,
Слово надвое порвав,
И крутой изъявит нрав
Лёгким слогом вдохновенным.
Я, окончив часть свою,
Лиру ей передаю.

Эраст весьма разочарован
И недоудовлетворён
Тем, что, как прежде, подлый Вован
Далёк от личных похорон

И даже женится… В каморке
Сидит тоскующий Эраст.
Он глушит водку, гложет корки
Вчерашние и хочет раст —

вориться, то бишь застрелиться,
Презрев земное бытиё.
Идёт в кладовку, где пылится
На стенке дедово ружьё.

Претит поэту в новой жизни
Торгашеский, валютный зуд.
И злые слёзы, словно слизни,
По бороде его ползут.

Решив испепелить свой сборник
И фото Лизы в стиле ню,
На поле Марсово затворник
Выходит, к Вечному огню.

Стоит он, рукопись сжигая,
И в бледном утреннем дыму
Вдруг Лиза бедная, нагая
В мечтах является ему.

Она сулит блаженство рая,
Лепечет: «Я была слепа!»
Но вдруг, Эраста оттирая,
К огню бросается толпа.

Толпа кричит: «Здесь каждый – гений!
Поэты – мы! А вы, а вы
Живёте жизнию растений —
Безмозглой сумрачной ботвы!

Сердца мы ваши жгли глаголом,
Склонением и падежом.
Послушайте! На поле голом
Мы нынче рукописи жжём!

Конец непризнанным цитатам!» —
Орут поэты. Дым валит.
Как вдруг, назвавшись депутатом,
К огню стремится инвалид.

Крича: «Ты предал нас, Зюганов!» —
Прилюдно жжёт его портрет…
Среди борцов и хулиганов
Эраст, изрядно подогрет

Ершом из коньяка и пива,
Непрочный организм кляня,
Вдруг поступает некрасиво
В районе Вечного огня.

К таким нетворческим манерам
Не склонен прежде был герой.
И вот к нему уж люди в сером
Летят, как мух навозных рой.

И наступающие сутки
Эраст встречает в КПЗ —
С тоскою в сердце и в желудке,
С лицом опухшим, как безе.

Глядит сквозь прутья он, как снизу
Весь день снует незнамо кто.
И узнает внезапно Лизу
В отпадном норковом манто.

А дальше вовсе как по нотам
Сюжет разыгрывается —
Майор склоняется к банкнотам
С ухмылкой тонкой в пол-лица.

И новорусским Староневским
Несётся Лизин BMW
К жилищу, где с Вованом мерзким
Она находится в родстве.

Стоит Вован перед Эрастом.
Вован, Эраста не узнав,
Целует Лизу ртом губастым,
Игриво пробасив: «Гав-гав!»

О, как сегодня вдохновенно
И артистично Лиза лжёт!
«Любимый, выручи кузена.
Его уже который год

Страна не балует зарплатой.
А он – поэт. Его Пегас —
Ну это типа конь крылатый —
Без пропитания угас.

Кузен – недурственный водила,
Хоть для охраны слишком хил.
Судьба б тебя вознаградила
Поэмою а-ля Эсхил!»

И вот по просьбе Лизы Вовой
Банкет устроен. Кореша
Пришли. Поэт, на всё готовый,
Стоит, бумажками шурша.

Вован балдеет: «Блин, в натуре!
Гляди, братан, – простой шофёр,
А как сечёт в литературе!
Сам до поэзии допёр!»

Крутая тёлка стонет: «Прелесть!» —
И пялится поэту в рот.
«Как эротична ваша челюсть!
Я дам вам… дам вам бутерброд!»

Эрасту кто-то льёт спиртное в
Екатерининский бокал,
И вся квартира, словно Ноев
Ковчег, плывет средь волн и скал.

…А потру в объятьях Лизы
Лежит поэт, полураздет.
И сквозь ажурные маркизы
Меланхолический рассвет

Сочится, Лизу обнажая.
И понимает вдруг Эраст:
Она – богатая, чужая,
Холодная, как фторопласт.

За этой тёмной, этой узкой
Замочной скважиною рта,
За оболочкой новорусской
Навеки Лиза заперта.

Мы все бежим за идеалом
Своим вокруг земной оси.
Но с ним под общим одеялом
Проснуться – Боже упаси!

Поэт, как прежде, неприкаян,
Освободив чужой диван,
Бредёт в гостиную. Хозяин
С красивым именем Вован,

Как лучший представитель класса —
Румян, накачан, волосат —
Храпит на бархате паласа
С изображеньем двух лосят.

…Вован по гороскопу Овен —
Коза – рога со всех сторон…
Но вновь Эраст разочарован
И недоудовлетворён.

Начну с яйца. Мужчина – это
Что в темноте, что на свету
Предмет. Полезнее предмета
Вы не отыщете в быту.
И в этом бытовом предмете
Такое держат вещество,
Что даже маленькие дети
Бывают только от него.
Оно содержится в приборе,
В какой-то сумке на ремне.
Оно при Саше, и при Боре,
И даже, кажется, при мне.
Но, думаю, неправы те, кто
Всё сводит только к одному,
Ведь кроме этого эффекта
Предмет ещё имеет тьму.
Нет, он не то что тьму имеет —
Достоинств, я имел в виду, —
Он много всякого умеет,
Об этом речь я и веду.
Ему действительно по силам —
Такой он редкостный предмет —
Быть педагогом, педофилом
И массой разных прочих «пед».
Он педель, педиатр, педолог,
Педант, нажавший на педаль,
Но если век его недолог,
Его нисколечко не жаль.
И если стал он невменяем
И не туда повел строфу,
Его легко мы заменяем,
Пускай другой стоит в шкафу.

Мой дядя тоже есть любил,
Но ел не всё подряд без правил.
Балык. Шашлык. Коньяк. Зефир.
И уважать себя заставил.
В застой шеф-поваром служил
При интуристе… Вот где ели!
Творил шедевры. Как-то был
Певцу представлен – Рафаэлю.
«Его пример другим наука».
Не мне. Я не умел бекон
И шницель жарить с перцем, с луком