Сборник - Ялос-2015

Я пишу эти строки тебе вместо писем, я помню
тот сентябрь, тот перрон, как я брёл по обочине дня…
Все отроги в снегу, все ущелья, и всё же легко мне,
потому что ты любишь, ты всё-таки любишь меня…

Обожаю тебя, моё синее!
И спокойное!
И неистовое!
Прихожу к тебе как на исповедь.
Причащаюсь тобой.
И сильный я!..
А когда море в солнечном блеске
и в предгорьях цветёт миндаль,
я на «ультру» – прозрачную леску —
из волны вывожу кефаль.
Скаты сумрачно в гротах колышутся,
Жак Кусто опускается к ним.
Голос моря приборами пишется —
объясним ли он?
Объясним?..
Там прозрачны глубины мерцающие,
там акул невесомый полёт,
и медуз хоровод замирающий,
и в зелёной дали пароход.
Там мальчишка в щемящем забвении
бродит возле шаланд рыбаков
и бубнит с фанатичным рвением
неуклюжие строки стихов.
А правее, у стен равелина,
прянет в небо – ракетою в синь! —
и застынет на миг – а ф а л и н а, —
самый умный на свете дельфин!..

Секунд на пять дыханье задержи
и посмотри, как тихо и достойно,
садятся облака на Демерджи,
чтоб после над Алуштой плыть спокойно.
В её долине бродят тополя,
высоток новых непривычен глянец,
и, как в России хлебные поля,
здесь виноградники, куда ни глянешь.
Ей от ветров защита – Чатыр-Даг,
он в профиль – всем шатёр напоминает,
и моря бирюза сияет так,
как бирюза небесная сияет.
Алушта мне по нраву, как родня,
алуштинцы и ялтинцы как братья,
мне кажется, что не найду и дня,
который чёрным мог бы называть я.
Я глубину исследовал и мель,
чтоб рыб перехитрить характер ушлый,
я пронырял здесь от горы Кастель
всё побережье до границ Алушты.
И мне, культуры преподав урок,
весь в зелени тонул, известный очень,
Профессорский элитный уголок,
который почему-то был Рабочим.
Хранит преданья крепость Алустон,
здесь вечность поработала немало,
троллейбусы штурмуют небосклон,
упорно пробиваясь к перевалу.
А в синеве морской порхают яхты
и режут гладь круизные суда,
как будто взяли обаянье Ялты
и сдвинули восточнее, сюда…

Побродили и мы по планете с названием Крым,
восхищались и пели, с бедою познались и риском:
Тарханкутский маяк злой метели пронизывал дым,
Ай-Тодорский маяк ночь пронзал гладиатором римским.
А маяк Херсонеса все мифы Эллады пропел,
с мыса Сарыч маяк подавал нам тревожные знаки:
то я видел во сне ливень таврских разбойничьих стрел,
то скуластые скифы неслись, обнажив акинаки.
Генуэзские башни вели разговор об ином,
о торговле, любви, но суровыми были бойницы:
виноградники пахли пронзительным терпким вином,
и огромные звёзды мерцали в листве шелковицы.
Воробьи и дрозды торопливо клевали инжир,
вот и мы торопились на прошлое глянуть без грима:
в казематах Мангупа ютится загадочный мир,
а Чуфутское кладбище тайны хранит караимов.
Видно, жизни не хватит, чтоб край свой
познать до конца;
песни стоны сменяли, а эхо протяжно, как вопль.
Я не трогаю пласт, где лавины огня и свинца
прокатились по Крыму…
(Да вспомним хотя б Севастополь!)
Я не трогаю пласт киммерийских легенд и холмов,
что ковыльной пыльцою присыпан, как свежей порошей,
потому что на это уйдёт много толстых томов,
как заметил однажды певец Киммерии – Волошин.
И о том промолчу, что несло нам обиды и боль,
о Майдана зловонье, дохнувшем фашистским бессильем,
потому что все точки над i расставляет любовь
к нашей истинной Родине – многострадальной России.
И когда мы сойдёмся в кафе под платаном густым,
мы представимся сами себе чем-то вроде масонов,
за планету мы выпьем с названием солнечным Крым,
не за остров же пить, да простит нас Василий Аксёнов.

Как дальний отзвук колокольный —
Моя рассветная пора:
Тот мальчик в синей форме школьной,
Застывший посреди двора.

На нём берет и ранец рыжий.
Он толстогуб и лопоух.
Ещё он жизнью не обижен,
Ещё, как тополиный пух,

Под ноги стелется дорога…
Помедли, не спеши взрослеть!
Но так торжественно и строго
Гудит раскатистая медь!

Вот юноша, юнец нескладный —
Горлан, мечтатель, стихоплёт,
Уже ступивший безоглядно
На тонкий, неокрепший лёд.

Назад! Беги, ломая сучья!..
Но гул растёт со всех сторон,
И в воздухе галдят созвучья,
Как стая вспугнутых ворон!

И вот он – честолюбец, дока,
Разящий рифмой и вином,
Состарившийся раньше срока,
Оставшись вечным пацаном.

Позёр, комедиант бродячий…
Нашёл, упрямец, что искал —
Изведав волчий гон удачи
И одиночества оскал?

…Я знаю, что, не раз отпетый
Своим заложником земным,
Я буду жить. Хоть жизни этой
Не пожелал бы остальным.

Бельмом, посмешищем, кумиром,
Себя раздевшим догола, —
Пока над безучастным миром
Гудят мои колокола!

Нет спасения мне.
Мои ночи горьки и бессонны.
Чайки Клода Моне
Надо мною парят, невесомы.

Сизый сумрак в окне.
И движения крыльев незримы.
Чайки Клода Моне —
Бесприютной мечты пилигримы!

Наяву и во сне
Жизнь проходит туманом белёсым.
Чайки Клода Моне —
Над моим заболоченным плёсом.

Пусть в густой пелене
Без руля и компáса плывуя
Чайки Клода Моне,
Я вас вижу – и, значит, живу я!

И покуда во мне
Будет стих окольцованный биться,
Надо мной в вышине
Будут белые гордые птицы —
Чайки Клода Моне!