Дмитрий Щедровицкий - Стихотворения и поэмы

И размышленья, как елей на раны,
Несомые целительным дождём,
Являлись тихо, как воспоминанья
Того, кто на недвижность осуждён.

И по больному городскому телу
Он к центру шёл, где фары в полутьме
Сновали в страхе, потеряв пределы,
Как мысли в обезумевшем уме.

Он шёл и думал: «Стоит ли стараться?
Влюбляйся в город, бойся и спеши –
Но после трёх тяжёлых операций
Лишишься лёгких, сердца и души.

Иль на попранье создан я и на смех,
Иль только кожа – щит мой и броня,
Чтоб скальпель пляской рассечений властных
За гранью дней ощупывал меня?

Нет, преданный некровным этим узам,
Я тихий свет предвижу впереди, –
Осмотрен всеми и никем не узнан,
Я в лучший мир готовлюсь перейти…»

Был город жив – без слова и без жеста,
Одним накалом бьющихся огней…
«О Ты, навек оставивший блаженство
Для боли крестной! Снизойди ко мне.

Я по любви тоскую в веке тёмном,
А Ты на смерть сошёл с крутых высот.
Услышь того, кто в городе бездомном,
Тебя не зная, лишь Тобой живёт!

В рогах драконьих, в камне гордых башен,
Ряды окон – лукавые уста…
Я не от мира: он мне чужд и страшен.
Я в детстве слышал о любви Христа…»

И вдруг, среди сверкания и жути,
Взбурлили воды в чаше восковой –
И он узрел пути и перепутья,
Увидел узел жизни вековой,

И, просиявши на заглохших тропах,
Взыграла речь невиданных зарниц:
Он слушал Свет – и тайны смертных сроков
Читал в раскрытых книгах встречных лиц.

В леса скорбей, в кустарник сердца дикий
Вошла любовь – и дымом вышел страх:
Он слушал Свет – и пел хвалу Владыке
На незнакомых миру языках.

Светляки затерялись в потёмках,
Но и ночь не погасит никак
Этих мыслей, зажжённых на тонких
И жестоко живых фитильках.

Я их видел. До времени скрыто
За печатью звезды от меня,
Сквозь какое просеяны сито
Эти падшие дети огня:

Бьются волны, скалу прорывая,
И в теснинах застывшей земли
Бьётся плазма, безумно-живая,
Чтобы мы ещё плакать могли.

Всё, что я вижу, есть Ты.
Но когда устаёт моё зренье
Ткать – из ночей лучевых –
Жизни бескрайней лицо, –
Пёстро в зрачках, и сады
Вижу. На них Ты распался,
Чтобы тем ближе сиял
Образ Твой прежний во мне.
Вновь собираю – и вот
Лик в забытьи созерцаю…

Выздороветь от города
Хочет стеснённый клён,
Как из перины вспоротой –
Пухом надежд ослеплён.

Вылечиться от мнимости
Жаждет сырая мгла,
Чтобы вкусить в немилости
Скорбь и людские дела.

Птица взлетит, проклюнувши
Мёртвых зрачков кору,
Воздух печальным юношей
Станет опять поутру.

Только один из выживших
Рад про себя вполне,
Нет занавесок выцветших
Только в одном окне:

Улочкой ходит узенькой
Средь городских утех
Он – собеседник музыки,
Самый больной из всех.

И так опустошился и устал я,
Что в лёд готовлюсь обратиться талый,
И краски мира смешаны почти.
Уже рисуют город этой смесью,
В его безличье потеряюсь весь я,
Но ты письмо с любовью перечти.

И посети места, где быт наш грешный
Чередовался с тучей и скворешней,
Где небо ты показывала мне,
И где, рассветным увлечён рассказом,
Срывал плоды бессмертья краткий разум –
И храм провидел в хаосе камней…

Тебе в глаза пусть краски бьют ключами,
С твоими многоцветными ночами
Мощённые безмолвием поля
По милости небес – да разминутся…
Прочла? Так не замедли улыбнуться:
Пока писал, вдруг выздоровел я.

Даже сны без видений – гуще,
Чем октябрьский воздух гор,
Возвещающий и дающий
Мудрость – ветру, уму – простор.

Но его соберут морозы,
Как букет предрассветных астр,
И сгустятся в душе вопросы,
Превратив её в алебастр.

И – хрустальной свободы линза –
Этот воздух, зимой дарим,
Будет пристальным зреньем признан,
Созерцаем, как царь долин.

И покроет любые сани,
И заслонит любую щель. –
Овевавший лицо, он встанет
Цитаделью вокруг вещей.

В ту пору сонную, когда
Молчанье – это точка зренья, –
Листа над пропастью паренье
И нежилые города –

Собратья речи. А за нею,
При каждом слоге на посту,
Стоит, от крови сатанея,
Заворожённых дней пастух.

Я увидел – в разных странах
На бинтах бумаги – перья,
Как пинцеты в чистых ранах,
А слова, являясь, пели –
Альт, и тенор, и сопрано –
В кабинете, в зале, в келье.

Я увидел, как, раскинув
Сотни пальцев музыкальных
По больной клавиатуре,
Свет лечил друзей опальных –
И, сойдя, лежал на спинах,
На ковре, соломе, стуле…

На самой дальней из окраин,
Где год великим шёл постом
И мор садился как хозяин
При редкой трапезе за стол,

Служил у мельника Иосиф.
Порой, мешок с мукою сбросив
Средь поля с неокрепших плеч,
В страданьях слуха не утратив,
Он видел ангелов-собратьев
И слышал сбивчивую речь:

«Поют, скрипя, дверные петли,
Светильник полдня не погас,
Ступай за нами – и не медли
От смерти спрятаться средь нас!

Пока, голодный, по морозцу
Бежишь – и близится метель,
Твой Сад Заброшенный разросся,
С тобой свиданья захотел…»

Он отвечал: «Я грохот слышу
Солдат-губителей. Всё ближе
И неизбежней с каждым днём
Сестёр и братьев избиенье…
Народ, скажу я, внемли пенью
И засели нездешний дом!..

Я приурочен к злому часу,
И если в страхе отступлю –
Какие волны хлынут сразу?
Кого из вас я утоплю?

Творенье длится. Если сброшу
Мешок судьбы средь бела дня, –
Один из вас поднимет ношу,
Его пошлют сменить меня!»

…И светлый сонм, охвачен дрожью,
Бежал, как искры от огня…

О чтенье книг – немое построенье
Заиндевевших замков изо льда!..
И неприметно улицы старенье,
И то, что шаг затверженный солдат

Стал неуверенней, и то, что вовсе
Исчез сосед, как слово из стиха,
А годы разбредаются, как овцы,
В твоём лице утратив пастуха, –