Вячеслав Лейкин - Всегда по четвергам (сборник)

Следующая строчка «Целый день шипит гусак» тоже имела самые разнообразные завершения:

Дальше было еще немало строк про всяческих зверей: «До чего пахуч козел», «У кита усы внутри», «Льва зовут царем зверей» и т. п., но больше всех повезло крабу, возникшему в строчке «Краб по пляжу ходит боком». Во-первых, оказалось, что он делает это «Истекая желчным соком», во-вторых, «Чтоб не сбили ненароком», в-третьих, «Наслаждаясь нефтестоком» (вы, конечно, узнали сестрорецкого или лахтинского краба-мутанта?). И наконец, четвертый вариант, увы, опять нескладный, но такой симпатичный и такой по-человечески понятный:

– …а теперь представьте себе, как будто вы оказались в кабинете зубного врача.

– А можно где-нибудь в другом месте?

– Да. В цирке, например. Или в планетарии. Можно?

– Нет. Только в кабинете.

– А можно в кабинете логопеда?

– Или ухогорлоноса?

– Нет. Только зубного врача.

– А можно не себя представить?

– Можно Васю? Или Петю?

– Хорошо, можно Петю. Но лучше все-таки себя.

– Это ужасно. Боль, кровь, страх, унижение.

– Но я же сказал – ПРЕД-СТАВЬ-ТЕ. Я же сказал – КАК БУД-ТО. Ну?

– Хорошо, представили. Как будто.

– А дальше что?

– А дальше сравнивайте. Что вокруг вас на что похоже. В зависимости от того, что с вами происходит в данный момент. Понятно?

– Не очень.

– Очень не…

– Объясняю. Когда вам скверно, мир вокруг окрашивается в темные тона, люди, предметы напоминают что-нибудь тяжелое, мрачное, убийственное, а когда вам весело и легко, окружающий мир…

– Понятно.

– Врач сперва похож на кого?

– На мясника.

– Допустим. А когда сверлит зуб?

– Уж-ж-жас. На палача.

– А когда вы прощаетесь с ним?

– На дедушку Мазая.

– Молодцы. Итак, вы в кабинете зубного врача. Действуйте.

Марина Красильникова:

Деревянная скрипучая лестница в кабинет. Три ступеньки на эшафот. Ступеньки на костер. Ух, какая жалкая, какая противная дрожь во всем теле. Не страшно, но противно.

Вхожу. Кресла – маленькие гильотины. Блестящие инструменты – орудия пыток. Врач – палач в белом халате.

Мясистая рука с хищно сверкающим зеркалом и корявой иглой тянется к зубам. Все замерло. В ушах стынет тишина. Скрежет инструментов застрял, как в вате. Стерильные орудия пыток режут глаза. Сугробы покрывал и саваны халатов…

Шварк! Еще шварк!

– Можешь идти.

– Ура!

Орудия пыток – всего лишь маленькие никелированные помощники. Скрежет бормашины – Сороковая симфония Моцарта.

Как легко на зубах!

Сева Зельченко:

Петя вошел в кабинет и начал сравнивать. Кресло похоже на плоского, складного удава с одним глазом. Бормашина – на белку в колесе. Корзина для бумаг – на шлем ископаемого рыцаря.

Тоскливо.

Его усадили в кресло, а он сравнивал. Вой сверла похож на зазубренное, тысячекратно повторенное длиннохвостое правило. Скучно. Ну что они тянут?

Ага, началось.

Сравнивает. Часы – немигающий глаз Всевышнего. Врач – нечто механическое, вечное, постылое. Все неподвижно.

Вот оно самое гадкое! А-а-а!

Утка окровавленная похожа на преступника, ставшего жертвой.

Врач – на хромого Тимура, жадно зреющего твой позор.

Мерзко!

Марьяна Орлова:

Мы с Мариной вошли в кабинет зубного врача. Вошли, сели в кресла – нас осматривают.

– Ш-ш-ш, – шепчет Марина. – Кабинет похож на автобус, замечаешь?

– Ш-ш-ш, – шепчу я в ответ. – Врач похож на белого медведя, правда?

Включили машину, начали сверлить.

– Ы-ы-ы, – ычет Марина. – Ыыыы ыыы ы ыыы (бормашина похожа на пулемет).

– Ы-ы-ы, – ычу я в ответ. – Ы ыы ы ыы (врач похож на волка).

(– Но врач белый, а волк серый).

(– А он надел овечью шкуру).

– Э-э-э, – экает Марина. – Лэмпэ пэхэжэ нэ пэсть дрэкэнэ.

– Э-э-э, – отвечаю я. – нэт, энэ пэхэжэ нэ вэлкэн.

Поставили пломбы, натолкали в рот ваты.

– Бу-у, – бурлычет Марина. – Стол похож на длинноногого крокодила.

– Бу-у, – бурлычу я в ответ. – Телефон похож на черную птицу Дзинь.

Вынули вату, выпустили из кабинета.

– Ты похожа на человека, у которого все зубы здоровы, – заявила мне Марина.

– И ты, – сказала я.

– Ура-а! – закричали мы и побежали, не сравнивая больше ничего ни с чем.

Однажды население Четыреста Сорок Восьмой увлеклось вдруг восточной поэзией.

Сначала все, как запрограммированные, писали трехстишия по образцу японских хокку. Десятками приносили на занятия и обчитывали ими друг друга так, что даже солидная наша газета не выдержала и напечатала целый столбец этих незамысловатых трехстиший. Вот, если угодно, некоторые:

А потом они стали зачитываться китайскими поэтами Ли Бо, Ду Фу, Бо Цзюй-и. Им невероятно нравилась естественность древних китайцев, печальная живописность этих стихов и особенно их названия, длинные, повествовательные и почти всегда от первого лица, например такие: «Стихи в пятьсот слов о том, что было у меня на душе, когда я направлялся из столицы в Сынсянь», или «Стихи о том, как осенний ветер разломал камышовую крышу моей хижины», или вот это – «Радуясь приезду моего друга, уговариваю его остаться ночевать»…

Оставалось попробовать самим написать что-нибудь в этом роде. Случай не заставил себя ждать. И вот, слегка окосев от наплыва древнекитайских чувств, они сочиняют стихи с таким же длинным и обстоятельным названием: