Виктор Оден - Летопись Тэлы

Строй за строем встают мужчины.
Копья в небо и лук в дугу.
Богатырь выступает чинно,
улыбаясь в лицо врагу.

Хлёстко клацнула в плоскость костную,
из-под локтя присвистнув, палица.
Челюсть набок. Под ноги конские
человечек пунцовый валится.

Чавкнул смачно в ошмётках печени
меч. Пичуга души отчалила.
В кучу чёрную искалеченных
чело меченное отчаянием,

коченея, до плеч впечатано.
Стрелы точечно в сочный ввинчены
шмат затылочный силача. Вином
кровь из чайника за ночь вытечет.

Оторвались у мишки лацканы,
напрочь выбиты глаз горошины,
и лежит он такой, обласканный
каменюкой, удачно брошенным.

Уха рядом лопух оторванный.
Лапа тоже висит на ниточках.
К почве намертво принайтовленный,
и свободный от сил избыточных,

и от грязи как будто плюшевый
остывает боец покоцанный.
А над ним возбуждённых юшкою,
с бородами, усами, косами

тьма голов. И ориентирами,
на холмах лохматым ветрам в струю,
вдохновенные барды с лирами,
не мигая, аккомпанируют.

Поглотила поле битвы,
полегла ночная мгла.
Серп луны, острее бритвы,
вдавлен в чёрный шоколад.

Из безрадостной, бездонной,
беспросветной вязкой тьмы
вверх бессвязно вьются стоны.
Пот кровавый надо смыть

тем, кто выжил, лечь под небо
и, дыша, глядеть во тьму.
Мне бы, брат, водички треба
растворить мороки муть

в жилах, жгучую, усталых,
в гулком чане головы,
в перекошенных суставах.
Кони в поисках травы

между тел, качаясь, бродят.
Потихоньку, между тем,
призрак радости бесплотен
возникает в пустоте

тех сердец, что бьются, гибель
брани злой преодолев.
Тех, кто сквозь пробился гипер-
реализма алый зев

жизнь встречает поцелуем
у накрытого стола —
погуляем, потанцуем
и другими бла-бла-бла.

На табло, раздражая публику,
в назидание, трём участникам
лютой бойни горит по бублику.
А вверху – золотые часики.

Трёхсторонней вердикт комиссии:
«Всем солдатам раздать по рублику.
И чтоб впредь прекратить коллизии,
основать здесь ничью республику.

В новорожденной коалиции
предоставить всем доли равные.
Ополченцам и мелким рыцарям
в дар – с убитых доспехи рваные.

И нарезать землицы каждому,
кто домой возвращаться ленится
(может быть, образуют граждане
справедливейшей власти лестницу).

Во главе – три вождя арбитрами
и гарантами справедливости
при поддержке батыров с битами,
с куртизанками для красивости.

Флору с фауной раньше дикие
окультурить наук при помощи,
что бы стали покорно-тихие,
что бы жить не мешали, сволочи.

А на месте резни высокое
Человеку поставить чучело.
Пусть потомков, гонимых соками
жизни, память о прошлом мучает».

В столице Тэлы Аквилоне,
где трёхголовый зверь на троне,
народов ставленник – Совет,
в теченье долгих зим и лет

оставив праздность, на досуге
творца бессмысленные слуги
настырно башню до небес
мастырят. Чудо из чудес

растёт на площади центральной
под непрестанный шум оральный.
Киша строители всерьёз
возводят форменный курьёз.

Он над соломой жалких кровель
нелеп, массивен и огромен
огульным фаллосом стоит.
А муравьишки – кустари,

кирпич таранят обожжённый
наверх, пока внизу их жёны
из глины лепят кирпичи
и в жарком пламени печи,

чихая сажей, обжигают.
Кричат ослы. Собаки лают.
Подняв седой башки ушат,
вальяжно, плавно, не спеша

подходит к башне архитектор.
С ним два помощника и те, кто
ревниво ловят встав кругом
все замечания его.

Один кирпич в той башне был
шершавый, межэтажый.
Никто нигде его слепил
ничем, и это важно.

Он из таинственных возник
астральных перепонок.
Его строителям старик,
а может, и ребёнок

в ладонях сомкнутых принёс,
и в сомкнутую кладку
он сам собою тихо врос,
как в строчку опечатка.

Он в основании сидел
кощунственной постройки
и в нутрь тёмную глядел
себя с прищуром строгим.

Молчишь – молчи! Трещишь – трещи!
И треснул он однажды.
В пыль обратился. Кирпичи
другие, тушку башни

ломая, дрогнули. И вниз
на головы прохожих
обломки стаей понеслись.
Пронзён внезапной дрожью,

завыл в смятенье Аквилон,
плач хором небу бросив.
О, сколько хижин повело
и супу пролилося!

Разбит с похлёбкою горшок.
Харчи текут по стенам.
Хозяйка рвёт волосьев клок,
закатывая сцену.

Творец у глупых обезьян
за наглую попытку
контент из памяти изъял,
касающийся быта.

Точнее, сведенья о том,
как приготовить блюда,
чтобы не вышел суп с котом.
Из-за такого чуда

мужик голодный зло плюёт
в зловонную похлёбку,
и отказавшись от неё
дерзит, хватая плётку.

А дети плачут и пищат
и пищу есть не хочут.
И в их глазах тоска-печаль.
Не спят хозяйки ночью,

пытаясь вспомнить о хлебах,
бульонах, запеканках,
пюре, ворочаясь впотьмах
на каменных лежанках.

И вот одна из них встаёт,
космата, неумыта,
и детям завтракать несёт
тушёные копыта.

Слабых смертных прощает Он,
хотя бывает лукав.
В измученный голодом Аквилон
с Поваренной Книгой в руках

входит путник. Сияет лик.
Епанча на плечах.
То ли отрок. То ли старик.
Город почти зачах.

Но по кварталам благая весть
кочует из уст в уста:
Снова, не морщась можно есть!
Ныне конец поста!

Тот, кто всех кулинарных тайн
глубины умом постиг,
сегодня явился пешком сюда
с Поваренной Книгой Книг.

Дразнит запахом нос кебаб.
Сытный томится плов.
Счастливые лица детей и баб,
довольные – мужиков.

Самый happy, что ни на есть,
вновь наступает end.
Снова может, не морщась, есть
свой оливье клиент.

Ветер нам шелестит о том,
о том нам шумит река,
кто в город голодный пришёл пешком
с Поваренной Книгой в руках.

Как-то во вторник во время обеда,
пока граждане кушали всласть,
Пермунгункул, второй сын Брэда,
коварно хихикая захватил власть.