Саша Чекалов - Давайте веселиться!

(и вот теперь – кусочком мела

расчерчивает всё портной…)

ах, дети! едемте трамваем

пускать ракету!.. утомил?

…и – в принципе непознаваем,

и… беспринципен этот мир.

вот потому-то с ним и ладим,

что он таков! таков! таков!

а в поле сонмы перекладин,

на коих – гроздья трупаков,

но тонут мысли в детском гаме

и – лучше думать о другом…

(а вьюга адскими кругами

расчерчивает всё кругом.)

И жениться готов я, ты только скажи!

(Хоть и все вы похожи.)

…Твоё вымечко – длинное, как у козы…

да и мордочка тоже…

И когда на заре, освещённая вся, с коромыслом гимнастишь,

воду для выполнения плана нося —

ты открыта мне настежь.

И зачем упираясь, алеть каждый раз – и отказывать твёрдо,

будто я не мужик, а какая-то мразь?!

…Ну-ка, ставь эти вёдра

и – давай объясняй: почему же «нельзя»?

…Разве ж это настырность?..

Ты не слишком ли многого хочешь, коза?

…Я не мразь, – это ТЫ мразь!

Мне б не видеть, как носите для молока эту самую воду…

Ну а ты каждый раз, на помине легка, выбираешь… свободу?

Так давай же сбежим! (Ну, иди же сюда…)

Отвечаешь ты: «Рано», —

и… отложено снова (на миг? навсегда?) исполнение плана.

А по ферме крадётся любовная тьма

дон-сезар-де-базанья,

и – устав сильным чувством оправдывать мат

э-ээ… фильтрую базар я.

Туман застыл в объятиях полей.

И утро – под гудки и птичий лепет

из двух пирамидальных тополей

готический собор бездумно лепит —

чтоб день его разрушил, накормив

нас ясностью в унынии жестоком.

(Ведь это правда: Запад – утлый миф!

тень между океаном и Востоком!)

…Ни света нет, ни полной темноты.

Лишь утро (кто судья ему! не я ли?)

колдует – между молотом мечты

и наковальней выверенной яви.

И вновь наводит тени – как мосты…

Погляди на утро раннее!

…В изголовье – томик (Мень),

на костре – добытый ранее,

нынче варится таймень.

И… забыв о том, что сжечь она

собиралась вертолёт,

новоявленная женщина,

словно солнышко, встаёт.

Да. Вчера – была готова ты,

исчерпав мольбы и доводы,

сжечь и рацию, и нал —

чтоб волшебник не слинял!

А сегодня… всё по-новому:

твоему созвучны норову

и настрой, и аппетит…

Что пилот! – пускай летит.

Ведь любовь – она не бегство и

не экскурсия к мечте.

…Рыбы плавают небесные

в необъятной высоте.

Дядя курит. («Что же вышло-то?!

Победило естество…»)

И не в силах дева бывшая

наглядеться на него.

Не тягостного долга ток —

обычных обстоятельств ветер

и подобрал нас, и приветил,

и даже смысла дал глоток! —

и вот несёт: к одним порогам…

к суровым, чую, временам…

не помня нас по именам…

служа одним на всех уроком…

И мы несёмся: ты да я —

в предчувствии больших месилов

друг дружке символы даря…

и – даже сблизиться не в силах.

Поскольку, кроме «ты прости»

и прочих формул разрешённых,

нам нечем, бедный лягушонок,

в реке уныния грести.

Зачем! – и мне ведь, и тебе рек

довольно прошлых… А оно

куда-то тащит всё равно.

…Я только друг. Увы, не берег.

За окнами свежесть. За окнами птичий гам.

И, в общем, почти наступила весна, а мы…

Мы, так сказать, связаны ей по рукам-ногам.

Мы пленники жизни – что хуже любой тюрьмы.

Туда не ходи: не успеешь вернуться в срок.

Вон ту – не люби: у неё на руках дитя.

…Сидишь день за днём, будто в тесной норе сурок,

надеясь на чудо: вдруг явится, всё сметя!

Не явится. Да и не нужно: у нас в руках

синица судьбы… И не рыпается: мертва.

Скелет – обживает отнюдь не последний шкаф,

а телу… осталось безвольно играть в слова.

…Сравнение смелое… свеженький ассонанс…

Глядишь – и покажешься Кем-нибудь сам себе!

А что до реальных шагов, то авось за нас

всё сделают эти бедняги в б/у х/б.

За окнами – всё дорожает. И нефть. И газ.

Казалось бы, брось эту мнительность и живи!

Но страх – он мешает отдать нам себе приказ

и… просто отдаться (не делу, так хоть любви).

Да, страх… Недостойно. Позорно. Зато не вру.

…Ну что же, давай добивай! изнутри сжирай!

Всё лучше, чем мерять шагами свою нору —

надеясь на то, что реален чужой журавль!

…За окнами – нежность оттенков и грубость черт.

Не рваться вперёд – так хотя б до угла пройтись…

Жаль, небо такое, что… словом, как мир ни щедр,

а там – пустота. Ни тумана, ни туч… ни птиц.

Писающий мальчик апреля

загодя готовит свирель…

Мальчик, у тебя гонорея

(только так лицом не серей).

…Наледи раскрошенной смальта…

Лужицы разбитой финифть…

Пьяная художница марта,

девочка, тебя ли винить!

Сколько их там было, тех масок, —

всех и не упомнишь, кобель:

радуги секретов и смазок, тая, растворяются в массах…

Всё уже забыто, забей.

Нет ещё ни фуксий, ни лилий, —

можно быть невинным пока.

Оттепели всё обнулили

для едва живого ростка.

…Будешь, исповедуясь маю,

тут же нисходить до греха:

«Маска, а ведь я тебя знаю!» —

и, безлика, словно река,

девочка встаёт над палитрой,

выдавив раскрашенный фарш…

то ли осквернив этот мир твой,

то ли – искупив его фальшь.

Как я боюсь ночных звонков! —

от них и тьма по всей квартире,

и страхи, те, что закоптили

всё ассорти моих оков.

…Проснёшься, за окном огни…

И вот от этого все беды!

…Пытаешься прийти к себе ты,

а на пути опять они…

На полке – с линзами футляр

и зубы в чашке… и поллитра…

Владим-Семёныч славит хрипло

того, который не стрелял.

Но это – за стеной… у ног

богини сна («Buenas Noches!»)…

а здесь, в музее одиночеств —

вовсю звенит ночной звонок:

«Не бойся, ты не одинок.»

Солнце весеннее… Всё для меня!

Да, но глядите: бредут, семеня

люди, нагружены… Сцена сия значит, что переезжает семья.

Не потому, что клетушка тесна,

просто опять наступила весна,

плата арендная вдруг возросла…

Ладно, побуду заместо осла: там ещё книги какие-то, шкаф…

Вам помогу я, предлог отыскав:

кто не работает, тот ведь не ест? —

вот и давайте… нести как бы крест.

В дело вдаваться, как этакий мыс

в море… Я долго искал себе смысл:

люди актёры? Понятно, хотят роль поновее и чистый театр:

это весна! – скепсис мудрых ей чужд…

Нужно кому-то нести эту чушь, —

время такое… Давай-ка, мой Сид:

нужно кому-то таскать реквизит!

Почва жирна – атмосфера пьяна.

Крепнет под тяжестью ноши спина: