Михаил Скрыльников - Патриот Земного Шара

* * *

Я путешествую по городу, мой друг.
Мне нравится сей бесконечный круг.
От детских лет до зрелых лет
я города есть преданный поэт.

Я топику троллейбус предпочту.
С него я вижу эту красоту.
А топики на скорости бегут,
и не видать ни город, ни маршрут.

Вот Графская, словно матросы в ряд,
одетые в парадное, стоят.
Ждут поворот Нахимова в строю.
Застыли: он, они, и я – стою.

Вот море там синеет вдалеке.
И Солнце скоро будет на замке.
Окрасив желто-розовым маяк,
оно уснет на время, как моряк.

Колонны вот: и театра, и дворца.
Музей Крошицкого, обитель для творца.
Вот спуск в Артбухту, столь любимый мной.
Он радует меня, как летний зной.

А вот «Победа», детский храм Кино,
хоть вырос, поклоняюсь всё равно.
И прибегу я с радостью зимой
в «Матросский клуб», согреться сценою самой.

Немногим поделился я здесь пусть.
Вы знаете весь город наизусть.
Но краткое признание в любви
моё для города, читатель, оцени!

Я путешествую по городу, мой друг.
Мне нравится сей бесконечный круг.
От юных лет до зрелых лет
я города есть преданный поэт.

Вы так красиво и воздушно
шли по весеннему асфальту.
Не мог смотреть я равнодушно
и от любви исполнил сальто.

И, приземлившись на колени
у ваших ног с букетом роз,
я произнёс: «Вы – чистый гений!
И я люблю Вас!» – произнёс.

А Вы смотрели удивлённо
на чувств моих цветной салют.
И рассмеялись: «Я не склонна
влюбляться здесь и прямо тут!»

Тогда я понял, что мы с Вами
есть пара лучшая навек.
И сердце вызвало цунами
и растопило зимний снег.

В морпорту суда стоят
пассажирские.
Впечатления хранят
заграничные.
Берега жёлтые,
алжирские.
Небеса Марокко
земляничные.

* * *

Во времена Екатерины,
далёкие, как звёзды в небесах,
или – как шпага дворянина,
Россия к морю сделала свой шаг.

Тогда сражались турки с Ушаковым,
(спустя два века флотоводец стал святой)
и в мире русском, черноморском, новом
пусть ненадолго наступил покой.

* * *

Пальцы мёрзнут и прячутся в перчатки.
У трапа ёрзают и суетятся чайки.
На набережной – малыши и мамы.
Чайки падают в воздушные ямы.
Им крошат кирпичи и батоны.
Они кричат, на лету ловят ртом их.
Небо – словно серая штора.
Это осень, и зима – скоро.

* * *

Когда на море шторм
и волнам тесно в бухте,
и горизонт так черн,
как руки бога в муфте,

ты смотришь, как на брег
излиться море жаждет,
твой убыстряя бег
с волной и брызгой каждой.

Не видно ни звезды,
лишь фонари готичны,
и пенные скирды
ритмично динамичны.

Шторм – маска-хэллоуин,
но морю не до шуток:
холмами из равнин
оно вздыбилось круто.

И шум – как будто чрево
огромного кита
проглатывает древо
до мелкого листа.

И на секунду страшно
от силищи стихий.
Но море ведь не чашка,
и выльется – в стихи.

* * *

Стоит собор. Он возрождён.
Забвение, небытие, —
как страшный вспоминает сон
и продолжает житие.

* * *

Два льва. Колонны. И ступени.
Открытка благородства из веков.
Дошедшая по почте поколений.
По почте исторических витков.

* * *

Рад был бы жюльверновский Аронакс
оказаться в «Аквариуме» у нас.
Всего-то спуститься несколько ступенек вниз:
и – весь «Наутилус», вся подводная жизнь.

Когда Аронакс заведовал профессурой во Франции,
таких «Аквариумов» не было на Свете.
А сейчас – любые школьники «с ранцами»
Могут видеть исследования эти.

За толстыми, словно 3D, стёклами,
забыв все штормовые беды,
машут плавниками, как мётлами, —
звездочёты, драконы и логгерхеды.

И экстра яркие юркие рыбки,
как будто грим смыли в воду клоуны,
такой раскраски и такой палитры,
словно и впрямь они – нарисованы.

Черноплавничная акула
испускает электрозаряд скорости.
Морда её смертельней, чем дуло
пушки в столетнем возрасте.

Беспозвоночные и позвоночные.
Флора и фауна всех океанов.
Биологические и точные
кадры нефантастических кинороманов.

Кадр – крокодилы, кадр – черепахи,
Кадр – бамбуковые акулята.
Перед акулами все ваши страхи
уйдут на время экскурсий, ребята.

Спинороги, мурены, коты.
Арапаимы из Амазонки.
Обитатели пресной, солёной воды.
Живущие глубоко, и – у кромки.

Самые длинные в мире,
и – самые – маленькие и редкие.
Отдыхают в акваквартире,
и – главное, – наблюдаются детками.

Есть американский голубой краб,
и – экземпляр самой крупной из жаб,
и – очень известная рыба ставрида,
и – неизвестная рыба смарида.

И жёлто-белый, как в разрезе лимон,
тигровый альбинос-питон.
И промысловая рыба луфарь,
и очень вкусная рыба кефаль.

И петухи, осетры, скорпены,
лисицы, караси, калкан.
Сколько диковин хранят эти стены!
Пятиэтажный стакан!

И барабулю, султанку песка,
и индийские редкости,
и танцевальный каскад —
кружение рыб к поверхности.

И зебрасома, желтеющий парус
цвета налившейся алычи,
глазом, похожим на черный стеклярус
ищет свои калачи.

Креветки, актинии, моллюски, ежи, —
природа поражает своими формами.
И каждым цветом своим дорожит,
и всеми оттенками моря Черного.

Я восторгаюсь зданием этим.
Его коллекцией планетарных див.
Сколько экзотики любознательным детям!
Сколько науки для взрослых нив!

* * *

Роскошный дворец из эпохи Мольера.
Балконы и ложи, фойе, бельэтаж.
Шикарно убранство его интерьера.
Тебе, Луначарский, пою я оммаж!

Сюда приходил я ребёнком на сказки.
Потом на серьёзные вещи ходил.
И все твои радости, все твои краски
в себе с теплотою надолго хранил.