Михаил Скрыльников - Патриот Земного Шара

Мечтая вернуться в свой город из странствий,
я знал, что приду в этот царственный зал.
Ты – словно застывшая вечность в пространстве
сценических игр, актёрских зеркал!

* * *

Повыползали слизни сталинизма.
Им свежей кровушки отведать захотелось.
Архипелага мало им, и мало им фашизма.
О, как смела их псевдо теле смелость!

Они не знают гибели Михоэлса
и кем был Джугашвили до того.
Они живут лишь тем, что ниже пояса,
и держат всех себя за одного.

Они истории страны своей профаны,
талдыча, что она была с сохой,
и ими не прочитаны романы:
ни Пушкин не освоен, ни Толстой.

И двести лет свободной русской мысли
не может обобщить их тощий мозг.
По всей России высунулись слизни.
Рисуй их мерзость с того света, Босх!

Им померещился триумф их двух извилин,
их зона видится им центром мирозданья.
Был мелкий гангстер Коба Джугашвили,
на пролетарское взобравшийся незнанье.

* * *

Древнее место. Настолько, что даже
не различишь его в дальнем пейзаже.
Ближе подходишь – развалины, стены
доходят порою едва до колена.

Воображаешь дома, алтари.
Здесь проживали рабы и цари.
Там виноград давили ногами,
рыбу хранили в каменной яме.

Пристань. Суда возвращались с торговли.
Или в моря уходили для ловли.
Мозаики, амфоры, арки, колонны,
видимо, к вечности более склонны,

нежели к времени тех или этих.
Вечность расставила прочные сети,
чтобы сказать о себе всем пленённым:
мозаики, амфоры, арки, колонны!

Море, наверно, такого же цвета
каким оно было для Древнего Света.
Помнит, как взгляд устремлял человек,
звали которого римляне «грек»,

на побережье и горизонт.
Здравствуй, Эвксинский таинственный Понт!
Щедрым кормильцем считал тебя эллин.
Рыбы на блюде запечатлел он.

На керамическом блюде для трапез.
Ямб и хорей, амфибрахий, анапест…

P.S.

Лишь представлять одно неохота.
Как по руинам античного града
в веке двадцатом фашистов пехота
вдруг возникала, как обморок ада,

или – истории, будет точнее.
Снова колонны вышли прочнее…

* * *

Волны бегут как ткани
на фабрике из станков.
На берег бросая камни,
вымытые из песков.

И накрывают пирсы
бежевой белизной.
Волны бегут как вирши
осенью и весной.

Стихи приходят как жажда,
или – как вдох красоты.
Волны бегут отважно —
от бездны до пустоты.

* * *

Я – первый электронный поэт.
Пишу на айфон сразу:
посвящение или сонет,
или – крылатую фразу!

* * *
Сей матрос прославлен боле,
чем иные адмиралы.
О его серьёзной роли
сняты телесериалы.

* * *

Когда на море дождь,
то шутит небосвод.
Воды вбивая гвоздь
в поверхность гладких вод.

* * *

Народ кино предпочитает в интернете.
А я грущу при виде кинозданий,
которые, как брошенные дети,
разрушены отсутствием вниманий.

Не встанет больше очередь у кассы,
не соберутся люди на премьеру.
Утратили изрядно киномассы
в кино свою незыблемую веру.

* * *

Среди лесов архитектурных,
украшен коими наш град,
стоит как будто на котурнах
Матросский Театральный club.

Со шпилем, словно мачта яхты,
он в океане пьес и драм
несёт сценические вахты,
Матросский Театральный храм.

Под ним есть море бухты Южной,
в которой будто вечный штиль.
Хранит достойно очень нужный —
Матросский Театральный стиль.

В нём бьются волны всех эмоций
на берег зрительской мечты —
матросских театральных лоций —
Любви, Надежды, Красоты.

* * *

Человек державинского века.
Человек суворовских времён.
Главная фигура квартердека,
Защищавшая новейший бастион.

* * *

Пастозным звуком виолончель
соединяет три пространства,
три времени в одну метель
в окошке пастернаковского графства.

Как жаль, не виден музыкант
в проём двери. Я – слушатель, не зритель.
Но мне, зато, видна его рука,
смычок и гриф, в цвет инструмента свитер.

Виолончельный рост у человека,
и кисть крупна под стать смычковой кисти,
сближающая звуком оба века,
взывающая звуком к этой мысли.

Не ведая о том, быть может, сам,
лишь думая о точном исполненьи,
как он послушен здешним небесам
в муз добровольном Пастернаку поклоненьи.

И публика, вкушая щедрый звук,
прослушав «Гамлета» в прочтении Андрея,
хлопками рук, лишь двух десятков рук
благодарит виолончель и чародея.

Я так и не взглянул в его лицо,
то разговаривал потом, то одевался.
Он отыграл и вышел на крыльцо,
лишь силуэт всё дальше удалялся.

Я видел музыку, не увидав лица,
того, кто эту музыку представил,
загадочны всегда дела Творца
и не раскрыты своды его правил.

Пастозный звук виолончели!
Густой мазок Коровина, Ван Гога.
Нет, за окошком не было метели!
Я в стих посыпал снегом, так, немного.

«Мы были музыкой во льду».
Мы – миновали ту беду.
Уже не лёд, а талый снег,
но таянью конца всё нет.

Пастозный звук виолончели.
То скрип темниц, то пенье птиц.
Раскачиваются качели.
Пастозный звук виолончели.

Как, Боже, этот звук классичен,
Как музыкант сейчас отличен!

Виолончель, как холст Пикассо,
косяк двери разъял на части,
и звук поэта доискался:
здесь – неразъемлемое счастье.

Мне нравится, что снег идёт.
Ни от чего он не спасает.
Но он единственный не врёт.
И белым беды заметает.

Хотя, от грязного пейзажа,
от засухи и от беззимья, —
спасает, словно неба стража,
которой многое посильно.