Софья Сладенько - Четыре в одном. Лирика, пародии, байки Лопатино, Жы-Зо-Па

(авт. Вита Савицкая)

Как подумаю порою,

с кем останется страна,

если вдруг на астероид

зашвырнёт меня глонасс -

моментально дрожь по телу,

в сердце – острые ножи.

Ведь в моём лице потерю

людям сложно пережить.

Кто рванёт с визгливым криком

стихотворную чеку?

Кто ещё споёт безлико

панегирик дураку?

Если хвост поджав трусливо,

из России сдристну на

аппенины и мальдивы,

с кем останется страна?..

На мильон могу поспорить:

как помру – накроет ночь.

Россиянам это горе

и во век не превозмочь.

В коровьей, незатейливой лепёшке,

что вляпаюсь в отсутствии бахил,

в таёжном гнусе, в мерзкой мандавошке

встречаются бездарные стихи.

Куда господь их только не забросит,

но рамки неспроста ужесточил.

К примеру, над террасами в Форосе

они примкнули к стае саранчи.

Гудит башка, шумит листва, камыш ли,

витают мысли в запахе ухи…

Но если бы не утка, хрен бы вышли

из-под пера достойные стихи.

Проболтался дятел птицам:

выдал тайну обо мне.

И теперь стрижам не спится,

всё судачат в тишине:

«Вы слыхали? Он бедовый», —

крик несётся по лесам.

Беспокойство в птичьем доме,

филин вырвал волоса́.

Разгалделись птицы: «Чё, на?

Кто на Север полетит?

там живёт недочинённый,

недокрученный пиит».

Маша горько вздохнула и Лена услышала шёпот:

«У меня не растёт за спиной по одной из причин:

или делаю, милая Леночка, всё через жопу,

или бывший супруг репутацию мне подмочил,

разболтав по селу, что измерив линейкой лопатки,

я по-знахарски в спину втираю яичный желток…»

И заплакала Маша от неразрешимой загадки,

но возник тот же час по крылатым проблемам знаток.

Стетоскоп наложил на упругие перси Марии.

Та сама без стесненья разделась пред ним догола…

Проворчал эскулап: «Мужики-то не зря говорили —

«волосатостью ног компенсировать крылья смогла».

Мне со страшною силой приспичило

(милый ангел мой, не обессудь)

стать твоею бретелькой от лифчика

и поддерживать тёплую грудь.

Заблудиться в морщинках непройденных

под лопатками нежных столиц.

Ухватиться за малую родинку,

поелозить в районе ключиц.

Зацепиться пикантною кнопочкой

за французскую лайкру колгот,

на застёжке скатиться до копчика

и от копчика – наоборот.

Но действительность много печальнее:

в унижении смят и разбит…

Сорок лет мужику… Зам начальника.

А упал до тампона o.b.

Котенок Девочкин (фамилия такая)

пищал, бедняга, на горящем чердаке.

Не так воспитан я, чтоб жалостливо с краю

стоять и пиво дегустировать в ларьке.

Пикантно кутаясь в верблюжье одеяло,

металась девушка семнадцати годов.

Мужское-мужеское там в паху взыграло:

«Вперёд за Родину! За женщин! За котов!»…

От слов любви сентиментальностью растаял

приятно сжатый там девчушкиной рукой…

Мурлыкал Девочкин (фамилия такая).

Я ж, по деревне, зацелованный – домой.

«Свеча горела на столе».

Ты шепчешь мне: «А ну, задуй-ка!»,

но недоеденная рулька

маячит в луже «Бужоле».

Ты намекаешь на постель,

я налегаю на салаты

и выпиваю виновато

янтарный «Шнайдер» и «Мартель».

Неукротимой мне в еде,

все чувства сытости – излишки.

Зачем ты снял свою манишку?

Я не насытилась. Надень!

Мне до чёртиков обрыдла

стынь сибирских городов,

матерящееся быдло,

дефицит морских плодов.

Размечтавшись о кораллах,

океанах и морях,

«ах, как хочется, – орала, -

навсегда застрять в дверях

той страны обетованной

(с ней давно связала нить),

томно нежиться в нирване

и на идиш говорить».

Мне шептали: «Там не страшно,

там раввины с головой»…

Полагала: быдло в Раше,

но и здесь его с лихвой…

Чтобы совесть не запачкать,

я, зажмуривши глаза,

злому быдлу на карачках

покажу прыщавый зад!

Где б ни был, в Вашингтоне или в Пизе —

прошу я в ностальгической тоске:

«Нельзя ли, господа, меня отпиздить,

чтоб родину почуял вдалеке?»

Вам не понять, как остро не хватает

той радости, когда вас бьют втроём.

В России психология простая:

бьют, значит любят. С этим и живём.