Елена Крюкова - Ледоход

– Родные мои…
Не плачьте…
Я заплачу вместе с вами…
Говорите мне – кожей, руками, бровями,
а коль не можете, – то словами.

Говорите мне запахами, стонами… Я все пойму.
Эта речь – только сердцу.
Никогда – уму.

Говорите мне все!
Ваши тайны выбалтывайте —
Как сжигали живые картины, выбаливайте,
Как дитя, замотавши в тряпье неопрятное,
Под крыльцо, изукрашенное инеем, прятали,
Как, распяв невесомую нежность в сарае,
Насладившись, в покаянных слезах умирали,
Как по вене шагали афганскою бритвой…

Говорите мне все… Руганью и молитвой…

Я все знаки пойму. Я все страхи запомню.
Я посмертное ваше желанье исполню.

Для того в этот мир и пришла, чтоб заполнить
Ваших рук – пустоту.
Вашу волю – исполнить.

Я такая, как вы!
Не лечите, врачи.
…Вечный бред мой – Мария,
а пред ней – две свечи…

И как будто Мария – Елена, я,
А две свечи – сын и мать: вся оставшаяся семья…

Говорите мне, свечи!.. Трепещите, пока
Хватит вам на безумную жизнь – фитилька.

Сколько свечек таких – в сумасшедших домах —
Где в подъездах парни бьются впотьмах,
Где крадутся девчонки пещерами тьмы…

Я такая, как вы?!
Я – такая, как МЫ.

…Мы…
А что такое – мы?..
Обнимемся в приделе тюрьмы.
Полузгаем семячки на рынке ледяном
Забудемся в плацкарте посконным сном.

Мы…
…это слово рот прожжет.
Это – рельсовый стык. Это – тайный сход.
Это – генный и хромосомный код,
Над разгадкой которого сохнет народ:
Почему мы топим друг друга – мы —
В полынье тьмы
посреди зимы,
Почему мы любим друг друга – мы! —
Не прося ни секунды у Бога взаймы…

Трубный глас!
…Заводская сирена: репетируют Конец Света для нас.

А нас не запугаешь.
А нас не умертвишь.

В палате —
Великая Сушь.
Великая Тишь.

Коснусь тебя шершавой грешной рукой,
Баба в пятнах помады,
с глазами, текущими пьяной рекой…

– Не тронь меня. Не тронь меня.
Зачем мне голову обрили?
Я б волосами пол мела…

Меня в застолья приводили.
Я там снимала подлецов.
Заманивала на квартиры.
Я хохотала: «Водка вся!..
Пошлем, дружок, еще… к таксисту?..»
И пела – вольно, голосисто.
Сияла в зеркале коса.
Духи мерцали. Пахло пиром.

Потом звонили – резко – в дверь.
При мне пытали. Я кричала!
Огромный человекозверь
Рычал: «Заткни ее сначала».

А голова моя обрита.
А мое тело в синяках.
А оно желтое, как страх,
И лишь рубашкою прикрыто.
А там все голое… А там…
Ох, не гляди… Оно живое…
А то я, как они… завою…
И вою – всю себя отдам…

Рычанье… лепет… рокот…

…Клекот
Всех птиц – над голой головой.
Ропот. Гогот. Хохот. Вой.

И с тряпкой – санитаркин топот:
– Ежели воет – значит, живой.

Трубы завода войной гудят.
Лиловой сваркой два глаза глядят.

…Я работал на заводе много лет.
Оттого я такой скелет!
Масла нету – забастовка тут как тут.
Наши себя в обиду не дадут.
Дождь. На улице грязь. Под станками грязь.
Ишь, какой толстый – нами выращенный князь!
Ишь, какой жирный – нами выращенный царь…
А ну, вали от станка,
а ну, отсюда жарь.
Поглядеть захотелось
на раба своего?!
А рабы сами справляют твое, твое торжество!
А мы сами тебе рукоплещем!
Да ты сам – из нас!..
Ты ж за соседним станком горбился…
Вот тебе и раз!..
Ну, выпялился,
ну, вырядился, царь!..
Давай, отсюда вали…
Ох… О-ох… Чем это вы мне…
так больно…
руку прожгли…

Парня, качаясь, девка слушала.
Затрясясь, в подушку себя обрушила.

…Маленькая, ты не плачь.
Глажу тебя по щеке.
Я не врач. Я не палач.