Елена Крюкова - Ледоход

Нет, еще поживи!
Человек, а не Бог ты, бедняжка, —
Наспех сладость кафе,
наспех – горечь любовных минут,
Полумесяцы соли
под мышками рваной рубашки,
Что сорвут в подворотне друзья
и подошвой сомнут.

Но тебя я люблю.
В честь тебя прохожу я, босая,
На молебен – зимой,
в кровь ступни обдирая об лед!
Но тебя я – люблю. Только это тебя и спасает.
Только это, щенок,
и бичует тебя, и ведет.

И когда за веками,
с которыми цифрой не слажу,
Намалюют тебя
на бескровной церковной стене, —
Голос мой из-под купола
жестко и яростно скажет:
– Это лишь Человек.
Все, что думал,
Он высказал мне.

Ярлык прицеплен. Выдан нумер.
Заказан погребальный хор.
Я знать хочу, за что ты умер,
И прочитать твой приговор.

Я знать хочу, какая сила —
Пред тем же кованым крестом —
Тебя помоями чернила
И златом мазала потом.

Я знать хочу, как месят войны.
Я знать хочу, кто выдал план
Концлагерей в полях привольных
И гнойных пограничных ран.

Как строят розовые тюрьмы
И сумасшедшие дома.
Зачем листы кидают в урны,
От выбора – сходя с ума.

Вы, плотники и хлебопеки!
Медсестры и гробовщики!
Вся ваша правда, человеки.
Вам кривда будет не с руки.

И в этом мире, где дощатый
Настил – над пропастью прогнил,
Я знать хочу, кто – виновато,
Кто – без вины себя хранил!

Кто двадцатипятисвечовый,
Сиротский свет в ночи лия,
Вставал с постели вдруг в парчовой,
Заместо нищего белья,

В пророческой, рассветной ризе,
И разверзалися уста,
Чтоб вытолкнуть слова о жизни,
Где Правда,
Кровь
и Красота.

…На ужин был кефир сегодня…
Вот зеркала машинный дым —
Дышу больничной преисподней,
Сверкаю зубом золотым…

Теченья вен – в чернильных пятнах.
Во рту – соленый йодный вкус…
Схожу с ума – вполне понятно.
Да вот совсем сойти боюсь.

Сестра!.. Боюсь одна – в палате…
Мне закурить бы – тут нельзя…
Халат – заплата на заплате —
Со стула падает, скользя…
Все спят… О, тело самолета —
Оконной рамы черный крест…
Лечу во тьму!.. Огня охота…
И бельма стекол жжет норд-вест.

Какие у стакана грани —
Сожму в руке – раздастся хруст…
На перекрестке умираний
Одна остаться я боюсь!..
Ох, шлепанцы на босу ногу…
До двери, плача, добегу —
Ну, помогите ради Бога —
Одна я больше не могу…

Я больше не могу на свете
Одна! Ведь пытка это, Ад!
Я плачу так, как плачут дети,
Когда ведут их в детский сад!
Во тьме тяжелой матерь вижу:
Вот за столом сидит одна,
И сморщенною грудью дышит,
Хрипя, минувшая война,
А сын – на нынешней, позорной,
В горящих зубьями горах,
Где звезд пылающие зерна
Летят в земной кровавый прах,
Где у хирурга под ножами —
Тугое, юное, в пыли —
Не тело корчится,
а пламя
Разрытой взрывами земли!

Провижу – все вот так и будет:
Ни веры нет, ни счастья нет, —
И полетят, изверясь, люди
Во тьму, как бабочки – на свет!
Хлеб, чай горячий на дорогу,
Прикрыть истертым шарфом грудь…
О, как же в мире одиноко,
Поймем мы все когда-нибудь!
Провижу – закричим: «Пощады!»
Войдет рассудка ржавый нож
Под сердце! Да напрасно рады —
Ведь от безумья не уйдешь!
Нас всех, быть может, ожидает
Рубаха для смиренья зла, —
И плачет нянечка седая,
Что я похлебку разлила…

Провижу все! Что будет, чую!
Все возвернется на круги…
И снова привезут больную
Из мировой ночной пурги
Сюда, во спящую палату,
И сердце ей сожжет игла…
Она ни в чем не виновата!
В том, что – дышала и жила…
Зачем живем? Зачем рожаем?!
Зачем родную месим грязь?!
Зачем у гроба мы рыдаем
И обнимаемся, смеясь,
Табачные целуя губы,
Стирая соль и пот со щек, —
Затем, что людям вечно любы
Те, кто устал и одинок?!

Эх, закурить бы… Табачку бы…
Сестра!.. Водички бы испить!..
От страха пересохли губы.
Снотворным бездны не избыть.
И, одинока и патлата,
Я знаю все про этот свет,
Таким пророчеством богата,
Что слов уже навеки нет,
А только хрипы, клокотанье
Меж сцепленных в тоске зубов, —
И бешеным, больным молчаньем
Кричу
про вечную любовь.

Лечебницы глухие стены.
Стерильный пол. На окнах – грязь.
Сюда приходят неизменно.
Рыдая. Молча. И смеясь.

Кому-то ночью стало плохо.
А у кого недуг – в крови.
У тяжелобольной эпохи —
Острейший дефицит любви.

И так с ума безумно сходят,
О яростных грехах кричат —
Надсадно, честно, при народе,
В чистейшей белизне палат!

И уж сестра идет с уколом,
Шепча: – Ну вот и боли нет…

И видит человека голым —
Каким родился он на свет.

Тьма стиснута беленою палатой.
На тумбочках – печенья тихо спят.
Больные спят, разметаны, распяты.
Бессонные – в тугую тьму глядят.

Скажи мне, кто больной, а кто здоровый?..
Нас замесили. Тесто подойдет
Как раз к утру.
В начале было Слово…
В конце…
…уже никто не разберет…

Им – хлеб и воду! Папиросы пламя!
Им – номер на отгибе простыни!
И так об кружку застучат зубами,
Что спутаю – где мы, а где они!

И так пойму, из кружки той глотая,
Что нет границы,
что ОНИ и МЫ —
Одна любовь, едина плоть святая —
Средь саванной, январской яркой тьмы.

Темнота. Иду по палатам.
Господи! Как трудно быть проклятым!
Иней солью стекла повызвездил…
Ветер битой форточкой выстрелил…
В кромешной темнотище —
хрипло, многолюдно.
Дай вынесу за тобой. Мне не трудно.
Дай простынку поправлю. Чай, мы не чужие.
Ты, с капельницей, – спокойно лежи.
А то пойдет мимо крови лекарство
В иное царство, в чужое государство…
Возьми сухарик. Дай в кружке размочу.
Самому разгрызть не по плечу.
Читаешь?.. Не ослепни…
На страницу – белую парчу —
Дай карманным фонариком посвечу…
Закури чинарик, ханурик… Я тебя люблю.
Я с тобой больничный харч делю —
А ты стакан молока мне в лицо – плесь!

…Хлеб наш насущный
Даждь нам днесь.