Андрей Петров - Апостол

Поэма в стихах
Вытащив это жало из ребра
побелевшей костью безрадостных лет
адамова исповедь одиночеством жгла
этот тугой человечий корсет

умирали миры в последних глотках
закрывались глазницы пустых черепов
тихой поступью вора невидимо шла
та, что плачем питается вдов

по безкрайним просторам желтеющих нив
продавила дороги безумная рать
города оставляя из братских могил
где никто не хотел воевать

через сотни ночей, через тысячи вёрст
через холод заснеженных стуж
осознает народ, отрезвевший в беде
неповинность загубленных душ

Создан убивать, подчинять и править;
чужую волю – растопчет, раздавит;
велик в делах, могуч в поступках,
возводит города на трупах;
войны начинает – в них прогресс видит,
алчет чужого, иных – ненавидит,
мечтает о славе, тоскует о битвах,
правит моралью, печален в молитвах.
человек – дитя природы —
захлебнулся в околоплодных водах;
зачат в пороке, рождён уродом,
пророком мнит себя и богом.

грызёт в голодной злобе брата,
сверкают алчностью глаза —
в одной утробе рос когда-то,
теперь, не ведая родства,
тот, в высшей степени духовный,
который вешает любя, —
смертельной дланью наделён,
уничтожающий себя.

страх перемалывает души,
черствеют добрые сердца,
под сенью вечности иссушен
плод первородного греха;
морщины режут бренный тлен,
скрывая в складках вдохновение,
и, не желая перемен,
стенает гибнущее племя.

убогость бродит по крестам
людских стремлений и мечтаний —
привычный список состоит
из строк упрёков и рыданий,
печаль сочится из щелей
дворцов надежд и достижений,
и нет сомнений у невежд,
что в этом их предназначение.

проходят годы незаметно.
всем уготовано одно.
пугает многих неизвестность,
и лишь немногим – всё равно:
вдыхать ли полной грудью ветер,
или покоиться на дне,
и неизбежность перехода
рождает тишину во мне.

скупая память прячет глубже
высоких мыслей просветление,
и забываю я тогда
в чём этой жизни назначение,
и философские идеи
кончают неземной полёт,
лишь прикоснувшись к белой двери
и выйдя тем путём в народ.

Что жизнь? – неведом мне ответ.
прожил немного – тридцать лет.
и вот теперь, в расцвете дней —
не глуп, не беден, не богат,
но тайну небеса хранят.

влекомый светом просвещения —
не знал покоя гордый ум;
сегодня – друг уединения,
а завтра – праздничный ведун.
десятилетье был в пути,
искал прозрение в забвенье,
и жажду знания топил
в любовных муках вожделения
и страсти бешеной реки.

Я постигал ученье в школе
в начале века перемен.
седой учитель был уволен
за несозвучность голосов,
и поп поставлен был взамен.
Завет стал пастырем насущным;
красивый слог и переплёт
прельщал меня средь райских кущей,
что расцветали буйным цветом
в объятиях вдов и кабаков.

за школьным садом был пригорок
увенчан стареньким крестом;
скрывался в нём подземный склеп
и дюжина простых иконок —
то был мой собственный Афон.

в уединённом подземелье,
средь древних мавзолейных плит
я Ветхий кодекс изучал,
твердил прошения молитв
и размышленьям отдавался
о смысле жесточайших правил,
несправедливости законов,
что позволяли убивать
за непочтение, за слово,
за скот, за видимость измен
и за желанье перемен.

двуличье слов и дел великих,
людскую жадность и порок,
добро молитв лишь для приличия
и для смирения рабов —
я видел в разворотах книг
и поражался в изумлении
наивности простых людей,
что верят фарисеям лживым
и в сердце с вечным «не убий» —
бросают камни непрощения
в своих безпомощных детей.

сомнение росло во мне,
пустило корни в мою душу,
питалось жадностью церквей
и лицемерием попов —
служителей тщеславных Бога,
слепых поклонников икон,
хранителей пустого гроба,
способных чудо бытия творить
и чистый колокольный звон
своею верою и силою любви
в звон золота перемолить.

Но видел я и свет учения —
прекрасных старцев во скитах;
одних – с природой в единении,
других – во благостных делах.
и было в них явленье силы —
спокойной, ясной, неземной;
в них мудрость дом свой находила,
любовь и старости покой.

и были речи их о Боге,
казалось, те же, что в церквах,
но не было в них догмы строгой,
обрядов, золота, и страх
не жил у старцев в услужении
проклятым скалящимся псом —
он был источник вдохновения,
он был прощающим отцом
для си́рот, жизнью обделённых,
для нищих духом и сумой,
рабов всевластья, наделённых
великой ношей и клюкой;
он не вселял в сердца сомнений,
не иссушал живых ручьёв
палящим жаром суеверий,
не проклинал за дерзость слов.