Владимир Зангиев - Осенние акварели. Стихи

Свежим шелестом кроны наполнив,
в старый сквер возвращается осень,
и в воздушных купаются волнах
тополя среди зелени сосен.

И иду я один по дороге.
В небе стая меняет кочевье.
Позолоту бросая под ноги,
облетают печально деревья.

И насупившись пасмурно, туча
нависает над городом мрачным.
И срывается дождик колючий,
шмякнув каплей по темени смачно.

Растрепав непокорную чёлку,
клён поспешно срывается с места.
Ветерок запрягает двуколку
и спешит в направление зюйд – веста.

Перемену душой принимаю,
но с тоской по апрельскому небу.
Что пройдёт всё – умом понимаю:
уж разгадан судьбы моей ребус.

Вновь журавли, как верблюды,
свой караван одинокий
в синей пустыне безлюдной
гонят к надежде далёкой.

Вновь старый клён ломит руки,
сыплет багряные слёзы.
Станы согнули, как луки,
в жёлтом прощанье берёзы.

Слёзною влагой покрылись
сникшие травы на поле,
суслики в землю зарылись,
ветер резвится лишь вволю.

Скрылись из вида стрекозы.
Нас покидает лето.
Льются прощальные слёзы:
всё за живое задето.

Хочется в жёлтой одежде
тоже пустыней безлюдной
стремиться к далёкой надежде:
спешить журавлём – не верблюдом.

Тучи проносятся быстро
мимо понурых домов.
Время назначит магистра —
делать запасы кормов.

Солнце, как нищий на паперти, —
клянчит озябший тепла.
Злата беспечно со скатерти
осень на землю смела.

Клёны продрогшие спины
горбят на встречном ветру,
и набегают трамплином
волны в сосновом бору.

Шорох пожухлого стебля
слух неприятно скребёт.
Пня почерневшая кегля
в кружевах липких тенёт.

День сокращён, укорочен.
Звёзд вызревающих гроздь
свесилась с неба – ей очень
нужен живительный дождь.

И, не томя ожиданьем,
лёгок, как вздох на помин, —
внемля всеобщим желаньям, —
дождик осенний полил.

Нахмурило небо свинцовые брови,
и сад наш осенний листвой зарыдал.
Короткие дни стали мокро – багровы,
и солнечный диск, словно лист увядал.

По небу бегут полинявшие тучи —
уж верно, торопятся стаей к теплу.
А пруд остаётся, дрожит невезучий —
ведь надо же встретить кому-то весну.

Буянит октябрь, как мужик с перепоя, —
на слёзы чужие ему наплевать:
уж коли гулять, так по-русски, с лихвою, —
широкую душу на всех проливать.

Пусть золотом плачут подружки – берёзы,
но только у нас на Руси говорят:
«Не верит Москва в крокодиловы слёзы!»
– по-своему все ведь в природе мудрят.

Я узнал у цветов
от чего они вянут…
– Из небесных перстов
когда гнев на них грянет
и покроет цветы
сединою холодных снегов,
хлынув вниз с высоты,
зарычав, словно злая свекровь.
Им невмочь пережить эту муку, —
даже солнце не тянет к ним ласково руку.
В этот миг им не нужно уж счастья…
и они опускают запястья.
Умирают цветы, словно люди, —
от жизненных ран,
погибают от скверных трагических драм
и от душ чужих пустоты
засыхают и вянут цветы…

Погожих дней последнее дыханье,
как пламя отгорающей свечи.
Ползут по небу стаей тараканьей
куда-то птицы прочь, ну хоть кричи.
Деревья тоже, листьями срываясь,
хотят умчаться с птицами на юг.
А ветер, в этом хаосе кривляясь
и издеваясь, их швыряет в луг.
Река уносит тоже свои воды.
Не кажет солнце раскалённый круг.
Бегут куда-то все от непогоды.
Стою лишь я и омертвелый луг.

На проводах иней,
словно грибов споры,
и небосвод синий
стужей грозит скорой.

Поля поблёк ситец.
Город намок в лужах.
Клён на ветру – витязь,
сбросивший шёлк кружев.

Веет дымок робкий —
топят жильцы печи:
то над панельной коробкой
будто зажглись свечи!

Солнце зашло, но ещё светло.
Лист опадающий плавно кружИт над водой.
От парящего облака – розовое тепло.
Первая звезда над зубчатой горной грядой.
Взгляд наблюдающего утонул в тиши,
словно луч, высвечивающий в грядущее путь.
В благоухании красок абсолютно не слыхать машин.
И благо, что слух не обо что запнуть.
Двое сидят на краю деревянной скамьи,
взявшись за руки и погрузившись в себя.
Для них время замерло, поделённое на двоих:
оно, словно студень густеет, чувства крепя.
И я, наконец-то, испытываю комфорт:
в кои-то веки на душе истинная благодать.
Но не покидает сторожевое «апорт!»,
а чтоб освободиться – и не пытаюсь себя утруждать.
Каждому своё! – сказано ведь давно.
Отражение в зеркале не причиняет зла…
Да чего там философствовать – всё одно!
Лишь бы в минуту трудную нелёгкая пронесла…

Осень в сдержанных тонах!
Прочь эмоции, восторги, —
вышло время летних оргий, —
здесь сентябрь – космонавт.
Марсианские пейзажи
непривычно глазу мажет:
больше сажи с багрянцом —
пишет
с пламенным лицом.
Что-то сущее нам мнится
в сером сонмище теней;
лица стали вдруг бледней
вслед гусиной веренице,
потянувшейся на юг.
Впрочем, всё теперь смешалось:
север,.. юг,.. сентябрь,.. усталость…
– роковой сомкнулся круг.
Будто звёздный альманах
бренность мрачная верстает.
Лист кленовый увядает…
– Осень в сдержанных тонах!

Дни летят, как листья с клёна,
устилая прелью двор.
На губах от слёз солёно, —
прицепилась – надо ж! – хворь.
Заедает сердце, душу
неуёмная тоска:
сокровенное наружу
прёт, как с моря облака.
Журавли подались к югу,
не видать давно стрижей.
И шарахнешься с испугу,
встретив прежних корешей.
На дворе царит сентябрь,
сея чувств смятенье в нас,
будто, – время бросить якорь
в этой жизни вот сейчас.
Мысль зациклилась на вечном, —
вспоминаешь весь свой путь.
Эх! Как жаль, что в быстротечном
темпе гнал, не вникнув в суть…

Своё откуролесил месяц май,
и вот настала осени пора;
безропотно всем сердцем принимай
прохладу, что несут с собой ветра.
Тревожит слух протяжный птичий крик —
трубит природа прошлому отбой.
Аллеей мокрой шествует старик, —
как будто он явился за тобой.
Утекших лет совсем уже не жаль,
да только грусть тревожит иногда:
уж коль записано в небесную скрижаль, —
ты обречён влачить свои года.
Тоска в душе задула камелёк,
тьма – как одна спрессованная масса.
Пожухлый лист на клёне одинок —
от неизбежности грядущей жалко трясся.
И взяв его в ладонь, под ветра свист, —
вполне ещё того не сознавая, —
я уносил с собой прощальный лист,
как будто душу чью-то согревая.
Своё откуролесил месяц май,
и настигает осени пора,..
но голову упрямо поднимай,
поскольку жизнь – азартная игра.