Инна Фидянина-Зубкова - Гневное добро. Древний мир

Личный варвар молча ходит,
постучится в дверь серьёзно.
Личный варвар не находит
слов, конечно, очень грозных.

Личный варвар неприлично
мысль подкинет и умолкнет.
Я его не укусила.
Укусила бы, что толку?

Ведь на то и варвар этот,
чтоб терпеть обиды света,
рассуждать в бору о главном:
кость ребёнку или маме?

Этот варвар непокорный
мне на ушко что-то шепчет
(расстоянье – километры,
расстояние – три века).

Смотрит варвар, улыбаясь,
думая, что жив сейчас.
Светлый варвар точно знает,
что придёт победы час!

Я ему пишу письмо:
«Всё в порядке, но лицо
постарело как-то ночью,
видно в век твой очень хочет.»

Варвар пишет мне в ответ:
«Я сегодня на обед
написал тебе сонату,
и теперь ты виновата,
что по свету зазвучит
старый, древний колорит.»

*
Личный варвар мой хороший,
он сто тридцать песен сложит.
И я буду знать сама:
виновата в этом я!

Сестра брата ругала,
почём свет костерила,
почём зря материла,
кости мыла, пилила:
«Да и что тебе мало,
чего не хватало?
Сапоги с рукавами,
пироги с запчастями!
Али света всё нету,
или лето без ветру?
Может, низко тебе не кланяются,
либо медные деньги не нравятся;
толь смертей тебе мало,
коль добра не видала
твоя душа-душонка?
Горе ты – не мальчонка!»

Ой, не слушал брат сестру,
а подарил ей платок и метлу,
да пошёл за Родину биться:
– Уж лучше в бою материться,
чем с бабой дурною спорить!

«Ну да,
на войне ж тя не будут неволить!»

То не крепости турецкие разгорались,
то святая Русь в огне, дыму.
Русь крестьянская, деревянная,
самим царём Грозным оболганная.

А у князя москвича
рать в опричнину пошла,
рать в опричнину пошла
да у Владимира.
Ей-ей не робей,
не кем Москву защищати,
от татара злага оберегати.

Гори не горюй,
князья наши не воюй:
князья наши по губерниям сидят,
воевати и не могут, не хотят.

Хмурься, Владимир, не хмурься,
а на Грозного ты не дуйся,
ведь он по рукам твоим вдарит
да по краю родному ударит,
ударит – не пожалеет:
то не Новгород горит, а кровь алеет.

Ну а ежели народец свой же бьют,
значит, ворогу помогут, подсобют:
берите пашни наши и рожи,
а нам не любы, не гожи
родные земли!

Что, князь, не дремлешь,
удумал с царём тягаться?
Тебе ли, смерд, баловаться!
Кто с мордой царскою спорит,
тому лежать гордо в поле.

Такое во веки веков ещё будет,
а кто забудет о том, того и не будет.

Ой, Михаил ты великий,
взял посох и взгляд не дикий,
шелом уже не оденешь,
не веришь,
что ещё больше земель тебе надо:
родные просторы – отрада.

Время выпало тебе золотое:
ни Мамая, ни боя,
лишь пиры
да похвальбы.
Похвальба, похвальба, похвальбище,
шум, молва и гульбище!

На спор можно и море Чёрное переплыть.
Чему быть, тому и не быть,
а море перебежать – не шутка!

Но не промах наш княже Мишутка:
прыг на чёрны корабли
и плыви, плыви, плыви…
На то Михаил и великий!

/ А лик твой ликий
кто-нибудь намалюет
да нам подсунет:
любуйтесь, люди,
таких красивых больше не будет
во власти. /

Песнь свою пела Настасья,
домой ожидая героя.
Пой сорок лет, на дне моря
твой муж Михаил великий.
Вышивай крестом его лики.

Разошлась с косой рука могучая
по лугу да по полю! Мурава колючая
застилает тело, глаза ест.
Я скошу её косой в благовест.

Нет на мне изъяна да и сам не дурак.
Почему ж дивчине всё не так?
Да и возраст у меня уже большой.
Вот скошу её косу своей косой!

А и батька у Марьяны чи дурак?
Эх и мамка у Марьяны – железо` кулак.
Что ж вы дочечку храните, для кого?
Перезрела ваша баба, брызжет молоко!

Ой пойду, косою закошу весь свет,
надоело тут махать в пересвет!
А по лугу да по полю – не вода,
а по лугу да по полю – блеск-роса.

И трава-мурава вдаль манит.
Брошу всё, уйду в леса, да небрит
зарасту своей волоснёй,
а кикимора и водяной
станут мне роднёй.

Превращусь я сам в Лешака,
украду Марьяну, будет моя!
Зарастёт и невеста волоснёй,
станет паклею трясти, а не косой.

Не посмотрит на неё бар, купец.
Стану детям я её – строг отец.
Побегут ребятки по полю!

А свою семью я сам отмою,
заплету всем косы, сбрею морды,
и прям к тёще ко двору:
– Мам, дверь откройте,
вот ваш зять-молодец,
вот ваши внуки!

«Где ж были вы?»
– Ай, в лесу не знали скуки! —
и пойдёт плясать жена,
да спляшет тёща,
ну а тесть-холодец и того хлеще!

* * *
Вишь, бог Перун, где счастье-то бывает,
когда из леса Чёрт тебе моргает.
А ты коси, косец, не зная горя.
Постучись-ка в дверь, авось откроют!

Не гневи ты мою душу,
я нагневался, я намаялся
и на белый свет опечалился.
Я весь белый свет ненавижу так!
Всё черным-черно али я дурак?

Я во поле, на коня:
не ищи бел свет меня!
Да накину кольчугу,
оставлю дома подругу
и до самой росы
кинусь, брошусь в басмачи:
пущай у ляха
надвое ряха!

Не гневите мою душу,
я так добр, что уж не слышал,
как кричали до зари
ляхов бабы: «Палачи!»

* * *
Добрый витязь, добрый конь,
добрый мир. И я влюблён
в добрый, добрый старый свет!
«А где новый?» Его нет.

Что ты, князь-княжище,
смотришь за реку`?
Татарин что ль там рыщет?
– Да что-то не пойму!

Верный конь твой рыжий
даже не фырчит,
мордою бесстыжей
лишь чуть-чуть хрипит,
замер, ждёт посыла:
к реке, к траве, домой?

Что ж за степью было,
то ли грохот-бой?
Не шелохнётся княже:
вдруг забрезжат войска
и на степь гулко ляжет
золотая орда!

Тишина за рекою,
пахнет ветром сырым
и с глубокой тоскою
разорвёт грозовым:
ай стенищею встанет
дождь, дождище,
дождёк!

Скачи уж, князь, на пирище
пока весь не промок.