Леонид Нестеров - Месяц Безумного Волка

Как молнию подчеркивает мрак,
являя в ней абстрактную возможность,
так некто, позабыв про осторожность,
откликнется на мой масонский знак.

Он, оценив судьбу мою – в уме —
и просчитав эпоху – больше телом,
отмерит горькое зерно: «Он сделал!» —
и сорок бочек дыма: «Он умел!»

О чем ты раньше думал, счетовод,
под вечер просвещающий народ?
Зачем ты утром не пришел за мною?..

«С эпохою кто был накоротке,
всегда потом – в дурацком колпаке!» —
сорвется Голос лопнувшей струною.
11

Сорвется Голос лопнувшей струною.
Багряный лист погаснет в ноябре.
И может быть, взаправду – на заре
я распадусь на облачко льняное.

Поэтому ответственному гену
позвольте заявление всучить:
«Прошу моей горчинкой огорчить —
как вылепить – очередную смену!»

У жизни есть замашки бюрократа,
а может быть – медведя иль солдата:
просителя не пустит на порог.

Бессмертия не сыщешь и в помине:
и в дереве, и в подвиге, и в сыне
лишь есть чередование тревог.
12

Лишь есть чередование тревог
добра и зла, как солнышка и снега,
и эта повторяемость набега —
бессмертия единственный залог.

Так что же вы хотите, Голоса?
Давайте рассчитаемся по кругу:
я – первый – брошу солнцепек и вьюгу,
а ты – последний – веру в чудеса!

Какой он есть – печальный и безгрешный,
живущий в общежитье и скворечне,
искомый идол, аленький цветок?

Не он ли часто прячется меж нами —
дитя природы с длинными ногами,
привычное, как пол и потолок.
13

Привычное, как пол и потолок,
сожительство тревоги и восторга,
вне запада звучащий и востока
навеет Голос – вечный ветерок.

Мой пасынок, любовный Голос мой,
для вечного мала моя арена —
так вечным клочьям полиэтилена
сегодня тесен бедный шар земной.

Статистик я – впервые на коне.
Зачем-то сверху поручили мне
все мерять бухгалтерией двойною:

внизу – пустыни, наверху – дожди…
Век двадцать первый пляшет впереди,
и тень любви – уловлена спиною.
14

И тень любви – уловлена спиною —
скользнет теплом и холодом по мне,
отчетливая, словно на Луне,
согнувшаяся, как бы под виною.

Но я по праву гения мороки
не повернусь, не отклоню лица,
чтоб взгляда осужденного стрельца
не оторвать от виденья дороги…

Я над моим грядущим днем сегодня
пройду, как истребитель всепогодный
проходит над обломком колеса,

и – не высчитывая, что дороже, —
сверкну, исчезну, растворюсь – и все же
переложу себя на Голоса.
Мадригал

Переложу себя на Голоса,
чтоб целое звучало тише части,
шквал памяти – моей сильнее власти.
Пусть жизнь себя споет за полчаса.

Сформировав за пазухой звезду —
мне повторится дальняя дорога —
пониже червяка, повыше Бога
я с маршевою выкладкой пройду.

Все будет так. Но будет все не так.
Как молнию подчеркивает мрак,
сорвется Голос лопнувшей струною:

лишь есть чередование тревог,
привычное, как пол и потолок,
и тень любви – уловлена спиною.
Послесловие

Спасибо сделавшему жизнь мою
не камнем, а прозрачной паутинкой,
летящей то на север, то на юг,
поющей песню, как бы под сурдинку,
в твое многоголосие маня
любого, чья душа на перепутье,
за то спасибо, что там нет меня
и памяти об этом лилипуте,
за то, что ты уста мои разверг,
и слышать мне себя почти не стыдно,
за то, что после дождичка в четверг
взойдет заря и солнце будет видно.

1

Достались мне на этой
прокуренной земле
разменная монета,
бумага на столе,

суббота, воскресенье,
звезда над головой,
любви твоей спасенье,
котенок нежный мой!

Ах, белые колени,
немая череда —
как белые ступени
неведомо куда.

Так призрачна и шатка
тропинка в этот рай.
Резвись, моя лошадка,
доверчиво играй!

Беда тебя не тронет,
пока сто раз на дню
в слепых своих ладонях
лицо твое храню.
2

Мой дом забыт – он не проигран в карты,
не конфискован и не подожжен,
он был оставлен мною как-то,
как будто громом поражен.

Я, пораженный будто громом,
маячу на краю земли.
Не стань мне домом, о, не стань мне домом,
как звездный свет, как желтый лист!

По-прежнему среди равнины
стоит мой дом в кольце путей,
колокола рождений и смертей —
там рюмки отбивают именины.

Привычка там тоскует на пороге,
собака ожидает у дверей…
Не стань мне домом, как концом дороги,
событьем в бесприютности моей!
И – далеко! И – глаз не опуская!
Не плачь по мне и жизни не жалей…
Не стань мне домом, словно птичья стая
над низкими квадратами полей!
3

Ты – для каждого ветра трава.
Я – для каждого времени веха…
Зарастает дорога сперва,
а потом не видать человека,
а потом – не пылит, не гудит,
ни заботы, ни долга, ни дела,
только вольная птица сидит
на макушке моей заржавелой.
А потом – от меня ни следа,
лишь случайно – нетрезвый, наверно, —
человек проберется сюда,
ошалевший от солнца и ветра.
Он пройдет по – зеленой – тебе,
а куда и зачем – неизвестно,
удаляясь, как рябь на воде,
растворяясь, как дым поднебесный.
4

Задыхаясь и потея —
от работы взмылен он —
оголтело Галатею
оживлял Пигмалион.
Мне она досталась проще —
поздний вечер, ранний снег…
Я тебя в какой-то роще
видел во вчерашнем сне.

Затесался между нами
необычный ритуал —
я ветвистыми рогами
груши с яблони сбивал.

А внизу в траве зеленой
жили те, которых нет,
помню, что слезой соленой
захлебнулся я во сне.

Кровь, бесцветная, как лимфа,
хлынула. И что с того?
Но пришла нежданно рифма
повторением всего.

Видел я тебя живую,
всю – как редкий минерал,
всю – как рану ножевую,
от которой умирал.
5

Золотистые сполохи в листьях,
что свою затевают игру,
без расчета, без цели и мысли
развлекая себя на ветру,

да малиновый звон иван-чая
над сиротством звериных могил,
что звонит, никого не встречая,
потому что уже проводил.