Леонид Нестеров - Месяц Безумного Волка

Не цветы, не собаки,
не мужья и не жены —
всего-навсего знаки,
в зеркалах отраженные,
мы читаем друг друга
то с улыбкой, то плача…
В том не наша заслуга
и не наша удача.

***

На городском вчерашнем пустыре,
где мятая газета белым зверем
шевелится в кустах, и страшно думать
о сумеречной жизни утиля,
вечернюю – с французским и английским! —
воздвигли школу. Браво, исполком!
Прощаю волокиту с телефоном,
недвижный лифт, а также – унитаза
текущую трубу… Сим победишь! —
теперь в районе спальном появилось
где душу отвести по вечерам:
рыбацкие, до бедер, натяну
бахилы – утешенье рыболова
ненастной постаксаковской поры —
и – к школе! Потому как ни одна
звезда не колет глаз, не озаряет
строителями вздыбленную землю.
В два счета можно в лужу оступиться
и насморк получить. Лишь где-то там,
у горизонта, слабое сиянье
огромных окон – праздничный корабль
плывет как будто в темном океане.

Примерюсь, загляну в иллюминатор —
костистый распоясавшийся житель
незнаемых глубин… А за окном
глаголы совершенные спрягает
хор голосов… Вот то-то и оно!

Не телевизор смотрят, не читают
романы про блондинок и шпионов,
не маленькую давят на двоих…

Диковина, и только! Отгребу,
чугунными ногами спотыкаясь
по страшному ночному пустырю,
пойду домой… И вдруг меня возьмет
по совершенству, свету и надежде,
которая у этих – за стеклом! —
тоска такая, что на полдороге
остановлюсь, но зарево уже
чуть видимо, а утром на работу
к семи… еще тащиться в темноте…

Пусть рухнет дом, и опустеет сад,
и маленький зеленый человечек —
трехглазый, шестипалый, с птичьим клювом,
не знающий, на рынке что почем, —
придет и запалит звезду над школой!
И мы, от нетерпенья обалдев,
потянемся под светом беспощадным
себя забыть и заново учиться
нелепому искусству цирковому —
уменью жить достойно на Земле…

Вчера столбы вкопали, но пока —
сказали – нету денег на проводку.
А маленький зеленый человечек
уже до Португалии добрался —
иначе чем погоду объяснить?
***

Прогулявшие Школу, на что вы надеетесь?
Не удастся украсть вам у Клары кларнет.
Прогулявшие Школу, во что вы оденетесь,
чтобы место занять на параде планет?

Прогулявшие Школу, вы зря ерепенитесь —
ваш текущий успех и почет не в зачет.
Прогулявшие Школу, никуда вы не денетесь —
дверь вот-вот отворится, и Дьявол войдет.
***

Наши прошлые дни и дороги
позабывши, как стон и как стыд,
мы стоим на высоком пороге,
каждый словно гвоздями прибит.

Каждый словно… Не надо метафор!
Их тщета утомила меня.
Белый враг наш не соль и не сахар —
Белый День, что бледнее Коня.

Он придет неожиданно скоро,
полыхая холодным огнем,
и от нашего дома-позора
наше счастье ускачет на нем

В те пространства к неведомым далям,
в окруженье невиданных стран,
чье дыханье пропахло миндалем,
как Бобо, как цветок, как циан.
***

Мрачный лес был без края,
а лучше сказать – без предела,
Солнце скупо светило, седины мои серебря.
Из кустов на меня серо-бурая белка глядела
и сказала мне вдруг:
«Человек, не стыдись сам себя!»

Долго-долго приказа того,
а быть может мольбы, отголоски,
то взлетая по-детски альтово,
а то уходя на низы,
донимали меня:
я немножечко стал Заболоцким,
а немножечко – Васей Блаженным,
а может, Линь Цзы.

Мне по жизни теперь
никогда не летать вольной птицей,
не скользить легкой тенью
среди беззаботных теней.
Слишком трудное дело —
себя и тебя не стыдиться,
тяжелее работы, пожалуй, на свете и нет.
***

Хватало и кефира и вина,
в избытке было девочек и пива,
но, словно огненные письмена,
пришли березы в середину пира.

Клубился дым, и поднимался ОН,
и явственно видением и словом
сказали мне: «Ты взвешен и сочтен
и найден легким, теплым и дешевым».

И среди них неопалимый куст
отвесил мне недобрую улыбку:
«Мы изблюем тебя из наших уст,
как времени избытую ошибку».

Они ушли попарно и толпой.
И впрямь, я нужен им, как рыбе зонтик.
Слезу уронишь? Ну и черт с тобой!
Оглянешься? Лишь лес на горизонте.
***

Усохшие травинки
в мазуте и пыли —
четыре половинки
меня ко мне пришли.

Столпились у постели,
нарушили уют —
и тело мое ели,
и пили кровь мою.

Шутили между делом —
подобие людей —
и становились телом
теплей и розовей.

А я, узнавший цену
себе, издалека
смотрел на эту сцену,
как будто с потолка.

Залаяла собака.
Ответила жена
и дочь, но я их знака
не понял ни хрена.
***

Деревья не боятся высоты —
им дождь струится каплями для сердца,
но к высоте не прикасайся ты —
на высоте тебе не отогреться.

У высоты так радости скудны —
шальная пуля и живая птица,
с какой ни приглядишься стороны,
твое там сердце не захочет биться.

Но иногда – о это «иногда»! —
для самых нерастраченных и лучших
дорога открывается туда —
храни тебя Господь на всякий случай!

Пройдешь по ней ты не по воле ног,
сорвешься мигом – капелька простая!
И сразу перевернутый бинокль
к твоим глазам как будто бы приставят.

Земля лицо уменьшила свое,
букашками – машины, люди, звери…
Лишь горе обнаженное твое
стократно увеличилось в размере.
***

Когда-нибудь, в Полночь Открытых Дверей,
кобель, Божий старец и сука,
незваный татарин, презренный еврей
войдут в мое сердце без стука.

По всем закоулкам и не торопясь
пройдутся бесшумно, как тени,
вникая в души хитроумную вязь
и жил тугодумных сплетенье.

Я буду для самой невзрачной Муму
распластан, как будто на блюде, —
пусть каждый возьмет, что потребно ему,
а что непотребно – забудет.

С добычей уйдут они. Ночь на дворе.
Ни зги… Полнолуние им бы!
Ну разве что плешь моя, вся в серебре,
им светит подобием нимба.
***

Дождь не пролился, и снег не растаял,
разве что искры погасли в золе.
Время, вглядись в нашу черную стаю,
что разлетелась по белой земле.