Александр Городницкий - Стихи и песни (сборник)

Нищета по всей земле
И тщета, —
Почему при короле
Нет шута?
В небе птиц кружится стая,
Но вакансия пустая
В штате датского двора,
Как вчера.

Шут бы Гамлета отвлек,
Рассмешил, —
Тот бы браться за клинок
Не спешил,
Не лежал бы Гамлет в яме,
А смеялся бы с друзьями,
И забыли бы про тень
В тот же день.

Окрик стражника во мгле,
Звон щита…
Почему при короле нет шута?
Меж камней ржавеют латы,
Спотыкаются солдаты
И качаются вдали
Корабли.

Был король совсем иной
Старый Лир,
Что себя своей землей
Обделил:
В полновластии, в беде ли
Был король он в самом деле, —
Шут и вечером, и днем
Был при нем.

…Каркнул ворон на скале:
Власть не та, —
Почему при короле
Нет шута?
В стороне, где нету смеха,
Только крик разносит эхо,
Только лязганье мечей
Палачей.

Нищета по всей земле
И тщета, —
Почему при короле
Нет шута?
Нищета по всей земле
И тщета…

Не увязать причин и следствий,
Не став голодным и босым.
Еще отцовское наследство
Проматывает блудный сын.
Еще сидит меж женщин грубых,
Чья кожа юная свежа,
Одну из них целуя в губы,
Другую – за руку держа.
Сияет день во всей округе.
Не оскудел вином сосуд,
И виноград лиловый слуги
На серебре ему несут.
Играет кровь в румяном теле,
Зовут далекие места.
Еще его не одолели
Раскаянье и нищета.
Он юн и глуп еще, и все же
Он интересен мне таким,
Пока грехов любовных ложе
Его возносит словно дым,
Пока он не припал, увечен,
К отцовской высохшей ноге,
И тонкие пылают свечи
На непочатом пироге.

Город ноет, как свежая рана.
У рогаток двойная охрана.
Гулкий окрик и цокот подков.
Посреди часовых и бурана
Он куда так торопится рано,
Осторожнейший князь Горчаков?
Государю он предан – нет нужды,
Мятежи ему странны и чужды.
Отчего же, понять мудрено,
Этой ночью, морозной и серой,
Он рискует судьбой и карьерой,
От жандармов спасая Жанно?
Не вчера ли, в чулках и при шпаге,
Торопился он в Зимний к присяге,
Слыша пушек медлительный гром?
Завтра в Лондон он едет, приказный,
Чтоб Тургенева вызвать для казни
Или силою или добром.
Но пока не проснулась столица,
Он, в тревоге, что медлит возница,
Напряженно глядит из окна,
И пылает меж снежного чада
Безмятежных пирушек лампада,
Что в Лицее была зажжена.

Разжигать по утрам керосинки мерцающий свет,
Жить на горькой Земле равнодушно, спокойно и долго
И всегда обращаться к тому лишь, кого уже нет,
С царскосельской дорожки, из Фонтанного мертвого дома.
Пить без сахара чай, слушать шум заоконной листвы
В коммунальных квартирах, где свары кухонные грубы,
И смотреть на живущих – как будто поверх головы,
Обращаясь к ушедшим, целуя холодные губы.
Взгляды в спину косые, по-нищенски скудный обед.
Непрозрачная бездна гудит за дверною цепочкой.
И берет бандероль, и письма не приносит в ответ
Чернокрылого ангела странная авиапочта.

Белой ночи колодец бездонный
И Васильевский в красном дыму.
Ностальгия – тоска не по дому,
А тоска по себе самому.

Этой странной болезнью встревожен,
Сквозь кордоны границ и таможен
Не спеши к разведенным мостам:
Век твой юный единожды прожит,
Не поможет тебе, не поможет
Возвращение к прежним местам.

На столе институтские снимки,
Где Исаакий в оранжевой дымке
И канала цветное стекло.
Не откроются эти скрижали.
Мы недавно сюда приезжали,
После выпили, – не помогло.

Этот контур, знакомый и четкий,
Эти мальчики возле решетки,
Неподвижная эта вода.
Никогда не стоять тебе с ними,
Не вернуться на старенький снимок
Никогда, никогда, никогда.

Два пальца, вознесенных для креста,
Топор и кнут. В огне не сыщешь броду.
О, самозванство – странная мечта,
Приснившаяся русскому народу.
Отыскивая этому причину,
Я вижу вновь недолгую личину,
Народную беду и торжество,
Лжедмитрия бесславную кончину
И новое рождение его.
Что проку пеплом пушку заряжать,
Кричать с амвона, чуя смертный запах?
Сегодня ты им выстрелишь на запад —
Назавтра он воротится опять.
Под Тушино хмельную двинет рать,
Объявится с Болотниковым в Туле,
Чугунным кляпом в орудийном дуле
Застрянет, чтобы снова угрожать.
Не красоваться у Москвы-реки
Боярским, соболями крытым шубам,
К палатам опустевшим мужики
Идут толпой с «невежеством и шумом».
И за веревку дергает звонарь.
И вызревает вновь нарыв на теле.
Дрожи, Москва, – грядет мужицкий царь!
Ликуй, Москва, – он царь на самом деле!
Его казнят, и захлебнется медь,
Но будут век по деревням мужчины
Младенцам песни дедовские петь
При свете догорающей лучины
И, на душу чужих не взяв грехов,
Все выносить – и барщину, и плети,
Чтоб о Петре неубиенном Третьем
Шептались вновь до первых петухов.

Стою, куда глаза не зная деть,
И думаю, потупясь виновато,
Что к городу, любимому когда-то,
Как к женщине, возможно охладеть.
И полюбить какой-нибудь другой,
А после третий – было бы желанье.
Но что поделать мне с воспоминаньем
Об утреннем асфальте под ногой?
Мне в доме старом нынче – не житье.
Сюда надолго не приеду вновь я.
Но что поделать с первою любовью,
С пожизненным проклятием ее?
Обратно позовет, и все отдашь,
И улыбнешься горестно и просто,
Чтобы опять смотреть с Тучкова моста
На алый остывающий витраж.
Горит полнеба в медленном дыму,
Как в дни, когда спешил на полюс «Красин»,
И снова мир печален и прекрасен, —
Как прожил без него я, не пойму.

Погиб поэт. Так умирает Гамлет,
Опробованный ядом и клинком.
Погиб поэт, а мы вот живы, – нам ли
Судить о нем как встарь – обиняком?
Его словами мелкими не троньте, —
Что ваши сплетни суетные все!
Судьба поэта – умирать на фронте,
Вздыхая о нейтральной полосе.
Где нынче вы, его единоверцы,
Любимые и верные друзья?
Погиб поэт, не выдержало сердце, —
Ему и было выдержать нельзя.
Толкуют громко плуты и невежды
Над лопнувшей гитарною струной.
Погиб поэт, и нет уже надежды,
Что это просто слух очередной.
Теперь от популярности дурацкой
Ушел он за иные рубежи:
Тревожным сном он спит в могиле братской,
Где русская поэзия лежит.
Своей былинной не растратив силы,
Умолк певец, набравши в рот воды,
И голос потерявшая Россия
Не замечает собственной беды.
А на дворе – осенние капели,
И наших судеб тлеющая нить.
Но сколько песен все бы мы ни пели,
Его нам одного – не заменить.