Вероника Габард - Мой Лунд дорогого изгнания

Над океаном Тихим бушуют ветры,
По океану Тихому бродят штормы,
А я в отчаянии рву веточку вербы,
Несу на алтарь богам, которых не помню.
Несу на алтарь богам, в которых не верю,
Но знаю, что в пространстве двух полушарий
Над спящим тобой в ночи отворятся двери
Пяти миллионов лет любви и печали.
В пяти миллионах лет голубых рассветов,
В пяти миллионах лет багровых закатов
Есть наши девять с кусочком – жалкая лепта!
Но кто-то и наши годы вспомнит когда-то.
И так же, как я, вглядится в тусклое небо,
Откуда ветры рвутся в седое море,
И скажет: «Не надо мне ни зрелищ, ни хлеба,
Мне лишь бы не потерять Его на просторе».

Я тебя на поезд провожу,
Ты уедешь за седьмое море,
Разлетишься птицей на просторе,
Вслед тебе глаза все прогляжу.
Я останусь в чуждой стороне,
Здесь с тобой она была роднее,
Небо выше, почки зеленее
И пейзаж мечтательней в окне.
Был мой взгляд упрямей и смелей,
Губы ярче, может быть моложе?
Паутинкой на усталой коже
Ляжет тень от замкнутых дверей.
Буду я с будильником-котом
Ждать весны неспешного прихода
И того заветного восхода,
Что тебя вернёт в остывший дом.

Сегодня пусто в доме без тебя,
Аврал в душе и нет рукам приюта –
Хватаются они то за компьютер,
То воду льют в цветы, их не любя.
Еду готовят, потому что надо есть,
Занять пространство вечера под ужин,
Хоть по-хорошему он никому не нужен,
Ну, разве что предлог за стол присесть.
Ну, а ногам неймется танцевать,
Чтоб в опьянении сладостного вальса
Мне снова этот милый трюк удался –
Кого-то, как тебя, к груди прижать.

В иных широтах злая зима без снега,
В его созвездии – лето и красота,
Худой старик – дитя золотого века –
Сегодня ночью Вальтер встретил Христа.
Христос сказал ему: «Здравствуй, мой добрый Вальтер!
В меня не верил ты, но достойно жил,
Не накопил добра, не тужил про завтра,
Лишь пса-бродягу только и приручил.
Ты пил свой мате [3] Крепкий зеленый чай – традиционный напиток в Уругвае и Аргентине. , песо едва хватало,
Гонял мопед, как уличный мальчуган,
Соседи вдруг поймут, что тебя не стало,
Но раньше всех – бездомных весёлый клан.
Залезут в дом, как пчёлы в забытый улей,
Растащат утварь всю по своим углам,
И пса заберут, и книги, но ты не думай,
Всего дороже мне разоренный храм.
Всего милее мне глаза, что незрячи,
Уста немые…..сердце пусть говорит
На языке, понятном последней кляче,
И это Слово смерть твою победит».

Вы правы, что я внутренний человек,
Я человек в футляре старинной кожи –
Не русских, а татаро-монгольских вех –
И мне дано их летопись подытожить.
Везде слегка чужая – особняком
Стою, взирая с плоскости поколений,
Так предок мой стоял со своим конем,
Устав от битв, скитаний и разорений.
Я презираю глупость, как он молву,
Знакомы нам и удаль, и озаренья;
Он воевал и скриптов слагал канву,
Я между делом правлю стихотворенья.
Как и его, лиха моя голова,
И хорошо, что вам до поры не видно…
Пока, как из ножен сталь, не блеснут слова,
Пока, как из раны кровь, не польются рифмы.

Мне сказали – дано тебе десять минут,
Чтобы вывернуть душу свою наизнанку,
Как дрозду, что вот-вот запоет спозаранку;
Как его, мою песню весеннюю ждут.
Он там щелкает клювом, а я прочищаю
Свое горло каким-то нелепым стишком,
Так ребенок касается звука смычком,
Неуверенно в музыку нас посвящая.
Так художник касается кистью холста,
Одной линией резкой меняя пространство,
Нарушая границы того постоянства,
Что так долго хранило невинность листа.
В этот миг чудотворны и дрозд, и творец,
Кто на ощупь идет за невидимой нитью
И всему вопреки, по простому наитию,
Собирает пахучие травы в венец.
И когда уже принял он форму и цвет,
Ты за десять пустых и ленивых мгновений
Хочешь музыки, мысли и всех откровений,
Что создали ту песню, стихи и портрет?

Родина!
Убиваешь ты лучших своих сыновей
Под кремлевскими звездами.
Пройдено
Ими сотни нехоженых троп и путей
Меж твоими погостами.
Дерзкими
Были речи их, умными были глаза,
Молодыми запомнятся.
Вескими
Были пули в упор, не скатилась слеза,
Палачи не опомнятся.
Родина!
Почему не щадишь ты своих сыновей,
Не оденешь их в звездное?
Отданы…
Эти жизни, ты мертвых полюбишь скорей,
Нас ведь много так, Родина!

Вечер тихий – тени длинны,
Незасеянные склоны,
Одинокие осины,
Непроснувшиеся клены.
С лошадей попоны сняли,
Кони фыркают призывно,
Удивляться не устану
Сельской пасторали мирной.
Как с апрельскими ветрами
Полетят по небу гуси,
Как в пасхальную неделю
Вторят – Господи Иисусе!
Как все зимние потери
Позабыты в лихорадке,
Как украсив вербой двери,
Мы играем с жизнью в прятки.

Я больше не люблю ночь,
Хочу из темноты – прочь,
Мне мыслей тяжела сень,
Хочу я прямиком в день!
Бессонница, ты мой враг!
Покой мой разнесла в прах,
Заложница твоих чар,
Тебе свой посвящу дар.
А может быть, ты мой друг?
Спасательный ты мой круг…
Подаришь неземной слух,
И стану я тобой вдруг.

По ту сторону сна
Дождем отзовется день
Короткого лета.
И роз карминных стена
Сегодня опять пьяна
Росой и рассветом.
По ту сторону сна
Походка её легка –
Болео и ганчо [4] Фигуры танго. .
Опять танцует она
По высохшей мостовой.
Резвится, как мячик.

Бывает так – не спит твой старый друг,
Рефлексия внезапно одолела;
Ты прыгаешь за руль и утром вдруг
Ты под его балконом между делом
Так буднично идёшь и докурить
Торопишься вторую сигарету,
Чтоб после без умолку говорить,
Пить кофе и за чистую монету
Все жалобы его, все откровенья
Принять и абсолютным божеством
Простить грехи и сделать наставленья,
Чтоб радостным оставить грустный дом.

Не спать. Писать хорошие стихи.
В стихии ночи вязнуть с головою.
Ждать сна-волшебника – шаги его тихи,
Но перст его царит не надо мною.
Устать. Читать у лампы в забытьи
О том, как где-то в глубине Макондо
Не спал Хосе Буэндиа – мотив
Всё напевал навязчивый и модный.
Он напевал и рыбок мастерил,
И чуда ждал нежданного, большого,
Пергаменты читал и долго жил;
Так долго, что в конце не помнил, кто он.
Забыть. Стереть значенье букв и цифр
Из памяти, жить краткое мгновенье
И верить, что без нас прекрасен мир,
Забвение принять, как вдохновенье.
Сто дней без сна, а может быть, сто лет,
В ночи мы бесконечно одиноки,
И бесконечно веянье планет
Над головой, и неизвестны сроки.