Вероника Габард - Мой Лунд дорогого изгнания

Закурится пряная свеча,
Многорукий Шива улыбнётся,
Луч коснётся моего плеча –
Воспарю я, прославляя солнце.
Этот день последний сентября,
И в окно, наполненное светом,
Дышит город, где судьба меня
Поселила в поисках ответов.
В древних сводах я теперь хожу,
С письменами в радостном союзе.
И с людьми я больше не вожу
Детской дружбы, под конец – обузы.
И седеет тихо голова,
Незаметно пролетает время,
Так иду я по земле, едва
Вас касаясь, поцелуем в темя.

Ты – женщина. Ты – тайна и мечта.
Спустив покров одежд, ты – озаренье
Являешь миру. Мощь и чистота
Твоей души прекрасны и нетленны.
Не познаны. Так разреши же мне
Своей рукой по-детски неумелой
Запечатлеть сияние огней
Нагой души, что озаряет тело.

В воде остывшей рябь дрожит, и тени
Каких то ликов – прошлых и чужих
Меня тревожат. И скользят ступени.
Я в темноте нащупываю их.
И миг тревоги послан в удушенье
Мне демоном ли, богом ли – вдали
То радуга, то неба изверженье,
И снова в бухте стонут корабли.
Наотмашь, наотлет, струей холодной
Меня осенний ливень отрезвит,
Вернёт к той точке – внутренней, исходной,
Где тишина и жар свечи разлит.

Октябрь прошёл. Ноябрь вошёл без стука.
Лишь маревом всё небо затянул,
И тихо так, не слышимо для уха
Слетает лист, и сад почти уснул.
На мокрых листьях скользко мне и пряно.
Так весело, вздымая листопад,
Шуршать вперёд, вдыхая без изъяна
Пьянящий воздух – столько дней подряд!
Я этот день осенний, как молитву,
Запомню и украдкой брошу взгляд
Туда, где золотым редчайшим слитком
Одарит осыпающийся сад.

Декабрь не ладился в тот раз,
Пришёл с напастями, с болезнью,
И в голову нещадно лезли
Мыслишки про судьбу и сглаз.
Роились словно мошкара,
Они в тревожном мраке ночи,
Больничных ламп не гасли очи
Ни день, ни ночь, но со двора
Манила улица огнями.
Там люди важными делами
Стремились с раннего утра
Заняться – выйти на пробежку,
Успеть на встречу и ночлежку
Себе найти. Лишь детвора
Резвилась. Жизнь была пестра,
Весёлой, праздничной казалась.
Мне ничего не оставалось,
Как отворив окно, с угла
Своей постели любоваться
Той жизнью будничной, простой
И восхитительной такой,
Которой можно предаваться
Бездумно, вовсе не ценя
Её – не замечая дня
Прошедшего, и не стараться
Быть благодарным каждый миг
За запахи, и дальний крик
Сварливых птиц, не упиваться
Её ветрами и листвой
Увядшей, но такой живой.
И мне подумалось оттуда,
Что жизнь – непознанное чудо.
Болезнь и боль, и смерти страх –
Как привкус жизни на губах.

Тем-пе-ра-ту-ра в правом ухе
Стучит упрямым метрономом,
А в глубине, в горячем брюхе
Всё боль ворочается гномом.
Накатывает сон наркозом,
И не отрадно пробужденье,
А в голове звучат вопросы
К судьбе, вершащей представленье.

Белые туманы
Поразвесил месяц,
В январе так странны
Города и веси.
Странно незнакомы,
Странно одиноки
В тонком монохроме
Церкви и дороги.
В грустном монохроме
Гордые столицы,
И зима грозится
Дольше века длиться.
Жёлтый свет фонарный
Лица освещает,
Чей-то взгляд печальный
Средь реклам мерцает.
Что мне в этом взгляде,
Тихом и смиренном?
В простеньком наряде
В поступи неверной?
Это, видно, память
Холода и стужи
Просится незваной
На нехитрый ужин.

Стокгольм. Окраина. Сосна. Сырые мхи.
Изрезанный ландшафт изысканной столицы,
Где лес и город равновелики́,
Где Рождество весь год готово длится.
К Трём Кронам доберусь, прорезав лабиринт
Озёр – прозрачных слёз, и удивлюсь привычно
Венку из летних трав на станции вдали,
И с Карлсоном опять поговорю о личном.

Февраль-то уходит, уходит!
Осталось нам мелочь одна:
Пять дней, и зима на исходе,
Синоптики знают – весна.
И значит, поднимет подснежник,
Как руки, свои лепестки
Все к небу и к солнцу – так нежно,
Как дети в объятиях – легки.
Но кто-то невидимый, дерзкий
В порыве холодной молвы
Сорвёт дуновением резким
Беретик с её головы.
И та, с февралем не враждуя,
Покорно подставит лицо;
Подумает – для поцелуя,
Но нет – для тяжёлых оков.
Уходит, упрёком последним
Своих неудавшихся зим,
Ненужной простудой весенней
Напомнив, что все ещё чтим.

Четыреста зимних сквозных километров
На север, где скалы испытаны ветром,
Туда, где мосты вырастают в тумане.
Нет нас – только фары в дорожном дурмане.
Нет нас, только магия вечной дороги,
Над нами витают дорожные боги;
И только глаза в изумлении детском
Сияют, да быстро колотится сердце.
Мы все – ожиданье, и все – нетерпенье,
Здесь нет окончанья, есть только движенье,
И тень, что так резво бежит перед нами,
Вот-вот обернётся лосями, волками.
Здесь чудо под каждой еловою веткой,
И радость открытия, как птица из клетки,
Летит, и бездумное счастье возможно
Без всяких причин, без конца – непреложно.

Цветы в снегу. Волнуется февраль!
Летят на полотно белил остатки.
Но выше небеса – прозрела даль,
И солнце с февралем играет в прятки.
То выглянет, все страхи растопив,
Пригрев надежды радостное семя,
То заморозит из последних сил,
И снова на душе сомнений бремя.
Но нежные воспрянут лепестки,
Как только луч появится всесильный,
Так наши дни весёлые близки!
Художник – март эскиз наметил синим.

Ты к нам на землю ангелом вернулся,
Мой давнишний, мой запоздалый друг,
На мраморной плите замкнулся круг,
Скупой дефис судьбою обернулся.
Скорбит твой друг, и добрая жена
Так безутешна, как солдатки в горе,
Жжёт память, словно мертвенное море,
Как плача безответная стена.
А я не плачу – я тебя не знала,
Я только душу детскую твою
Застать успела, и любовь свою
Я ангелу дарю в плаще астрала.
С тобою говорю, тебе пишу,
Ты детских грёз живое изверженье,
Ты моей жизни взрослой продолженье,
И я с тобой, как с ангелом, грешу!

Мы – просто звездная пыль,
Мы все – осколки звезды,
Мы – отзвуки мироздания,
Вот в правой руке застыл
Мельчайшим нейтрино мечты
Твой первый проблеск сознания.
Вот в левой руке горит
И жаркой лавой течёт
Вся память забытых предков,
А время тихонько спит,
Пока поспешно идём
По жизни неясным меткам.
Куда – не знает никто,
Зачем – не дано нам знать.
Невидимы те скрижали.
Но верим – звёздным манто
Укроет планета – мать,
Вселенской полна печали.