Валерий Скоров - Хрупкие времена (сборник)

Наши добры-молодцы не устают,
создают народу они уют,
слава богу, каждый почти сидит,
и народ за это благодарит.

Милые такие, в погончиках,
всё-то нас катают в вагончиках,
игры и прогулки на воздухе,
и, вообще, забота об отдыхе.
Мы от размышлений свободные,
взяли на себя это родные,
хорошо… по их указаниям
строим наше светлое Здание.

А шалим, – бывает, и к стеночке,
рученьки повяжут, коленочки,
с нами невозможно без строгости,
даже и при нашей убогости.

Коль по чести, просто нас балуют,
хлебушек, одежду за так дают,
лекции, кино, и можем прения,
ежели имеются мнения.

Эх, хороша советская земля,
для себя мы строили лагеря,
перед Управлением клумбочки
и, в кумач одетые, тумбочки!

За прописку в Москве
Он мне выдавил глаз.
Перебрал мою печень, нанёс мне обиду,
а за новый погон ох что будет сейчас!
Я уже заказал по себе панихиду.

Солдатушки, ребятушки,
да что же вы, мальчишечки,
ал и у вас нет матушки,
али больны умишечки.

Да откуда же он прилетел, сизокрыл,
На мою, на беду, голубок объявился,
неужели же он всё фуранькой прикрыл
и за воинский харч на меня так взъярился.

А где-то выпить он не прочь,
с гражданочкой расслабленной,
а у меня стекает ночь
по морде окровавленной.

Сегодня он начальничек, уставом,
кровью меченный,
а завтра новый мальчик, и по печени,
его же, бля, его же, бля,
по той же самой печени.

Истуканы, истуканы – карлики и великаны,
в броне, в камне, в гипсе, в древе,
в кепочке, итак…
И не смеют хулиганы, да, представьте, хулиганы
написать на постаменте скромное «Дурак».

Кто же верит в истуканов?
Кто же любит великанов?
В бронзе, в камне, в гипсе, в древе,
в кепочке, итак…
А спросите у Степанов – работяг, не хулиганов, –
У прохожего спросите – он ответит как?

Кто же ставит истуканов,
карликов и великанов,
в бронзе, в камне, в гипсе, в древе,
в кепочке, итак…
Ставят те же истуканы, те, кто метит в великаны
и которые мечтают встать примерно так.

Собирались всадники, нобили, патриции
На свои текущие, важные дела…
Вдруг плебеи подлые к ним идут с петицией,
Мол, желаем хлеба, зрелищ и вина.

Дня четыре думали Клавдии да Флавии,
Как же с этой братией лучше поступить.
Может, их всем табором выгнать из Италии,
Может, ночькой тёмною в Тибре утопить.

Все ж они бездельники, неучи, развратники,
Наркоманы гнусные, вставил Эскулап,
Даже и на форуме пьют с утра в параднике,
И брюхатят походя глупых римских баб.

Вывели патриции плебсу ту презумпцию,
А потом со вздохами разом кошельки…
Откажи им в зрелищах – враз они обструкцию
На ближайших выборах, тоже не с руки.

Гибли гладиаторы, гибли львы могучие,
И ходил в ошейнике гордый фараон…
А плебеи пьяные собирались тучами
И, рыгая благостно, трескали поп-корн.

Всё осмеять, обхерить и обгадить,
упиться в хлам, берёзоньку погладить –
беспочвенное наше ремесло…
Как выразился Толстый, западло,
в Санкт-Петербурге жить, как в Ленинграде,
и гордо приклепать своё мурло
на жёлтом, как предател ьство, фасаде,
поставить три семёрки /777/ на сукно
и тут же всенародно засосать,
отлить со вкусом, милку приласкать
в параднике противулежащем,
вонючем, но до боли подходящем,
потом своим, братишкою дрожащим,
на койке вытрезвиловской поспать,
дыхнуть родным, настоящим
и выдохнуть… Лафа.

Лихо мчится, земли не касается
тройка – Вера, Надежда, Любовь…
Погоняла кнутом забавляется,
изогнув молодецкую бровь.
Вот припала, приникла из новеньких,

ох и бабник Железный Нарком,
на кубы свежерубленных, ровненьких,
распластав руки чёрным крестом.

А в бараке ребёночек брошенный,
не приходит преступная мать,
недоношенный, неухоженный…
век любови ему не видать.

Ты не плачь, не рыдай, чудо-чадушко,
выпьют Верка и Надька вина,
титьку даст тебе мамка, не матушка,
и барачное детство страна.

Сколько вас, малолеток, под нарами,
под землёю, в укромной тайге,
под стволами, лесными завалами,
без учета на тощей ноге.

Вас, голодных, бездомных найдёнышей,
дурь-отраву колючих полей,
зона выправит в хищных гадёнышей
на потребу больших лагерей.

Поразбросаны щепки, да щепочки,
не собрать, не сложить в дерева,
мчится тройка, рождаются деточки,
и горят, там где надо, дрова.
Март 1990

Одиноко сижу в Занзибаре я,
Касабланка напротив меня,
Зубы хищные, точно Британия,
Слева в Индиях ждут короля.

Сзади идол зелёный Востока,
Деловито шумит балаган,
Вижу – сумчатые так строго
Осуждают мой тощий карман.

Презирает меня полпланеты,
И Меркурий бряцает мечом:
Кто впустил в это царство поэта,
В этом царстве поэт не при чём.

Десять тысяч народов и наций
У подножья того алтаря,
Мне же некуда просто податься,
Разве ж тихо сойти с корабля.

Я хлебаю пустой кофеёчек,
Я сижу в незнакомой стране,
Сквозь базар, как подснежник-цветочек,
Прибивается песня ко мне.

За что тебя благодарить?..
Кормить ты, тварь, должна, поить,
в постелю подносить вино,
пред ним во всем твоя вина,
ещё боготворить и холить
и ноги мыть, не надо спорить,
я знаю, что я говорю,
толпа… тебя я не люблю!

Даты, паскуда, ублажаешь
Лишь тело жирное своё
и архигрязное белье
единожды в сто лет стираешь,
сучара,
по-простому блядь,
а всепочтеннейше внимать,
чесать и чистить свою шкуру,
где кал и колтуны
так тесно переплетены,
Что кожи не видать