Виктор Моспан - Путь. Стихи

Словно звёзд на небе на Петровки
Тех копён, как звонницы высоких,
По лугам душистым разбежалось.

Но яснее звёздочек погожих,
Но стройнее звонниц лебединых
Девица похаживает лугом,
Жалуясь родной своей сестрице:

“Ой, сестра, ты, мята луговая,
Ты, в гаю кукушка на калине!
Грусть-кручина вьётся возле сердца,
Как гадюка, сердце обвивает”.

А сестра ей: “Бедная сестрица,
То не горе – молодость играет,
То сжимает сердце не гадюка —
Черны очи опалили сердце,
Прямо в твою душу заглянули”.

Пролетает галка над оврагом,
Стадо возвращается из леса,
Над рекою разлилась, как речка,
Удалая молодая песня.

Ты кого высматриваешь, ищешь,
Отчего ты, молодец, не весел?
Или ты не видишь – красный клевер
Смётан – в копнах, ровных и высоких,
И домой торопятся сестрицы,
Две сестрицы, легкокрылы птицы.

Рифмуются прекрасно
Поля и перелески,
И облака с лазурью,
И небеса с землёй.
И лишь поэта с жизнью,
Вокруг него кипящей,
Как две строки созвучных,
Не хочет видеть век.
Поэт в разладе с миром.
Какая доля злая!
Поёт – его не слышат,
Молчит – его не ждут:
Не ручеёк в сугробе,
Не жаворонок в небе…
Как трудно рифмоваться.
Не то, что рифмовать.

Остались от любви моей к тебе
Два-три стиха – одна строка в судьбе.

И те стихи живут – им дела нет
До наших “да” и “нет” и прочих бед.

Большой любви не нужно для стихов.
Для них довольно сущих пустяков:

Трёх поцелуев да десятка фраз —
Не больше и не меньше. В самый раз.

Тоска – классическое чувство,
Но ты не прав, любезный друг.
Когда возводишь в ранг искусства
Патологический недуг.
Когда, на сцене угасая,
Стоишь, подъемля взор горе…
Какая сила роковая
Тебя подвигнула к игре?
Неужто боль?
Но, Боже правый,
Здоровых нет среди людей,
И этой горестною славой
Не должен хвастать лицедей.
Искусства смысл и сверхзадача
Художника,
Любезный друг,
Стерев с лица гримасу плача,
Войти с улыбкой в светлый круг.

Качнулась занавеска на окне,
Порозовевшая в лучах заката.
И ветерок в вечерней тишине
По улочке прокрался воровато.

Там, за окном, склонился над столом
Девичий тихий озарённый профиль,
А снизу, с площади, глядят на дом
Печальный Фауст, желчный Мефистофель.

На землю от собора тень легла,
Под ним коты заводят шуры-муры,
Заухал сыч на шпиле, ночи мгла
Вот-вот укроет странные фигуры.
Плащи в пыли, заржавлены клинки,
В глазах не увидать былого блеска,
Но всё ещё с надеждой старики
Глядят, как пламенеет занавеска.

Елена, мой корабль у скал,
Весь в белой кипени ветрил.
Как долго я тебя искал,
По ойкумене колесил.

Елена, вот моя рука,
А сердце я потом отдам.
Дорога будет нелегка
И далека – в Пергам.

В пути любовью станет страсть.
Прости, Елена, что как тать
Я вынужден тебя украсть —
Корабль не может ждать.

Утром, вечером, и ночью, и средь бела дня
Я тебе желаю счастья —
в жизни без меня
Утром, вечером, и ночью, и средь бела дня.

Любовь прошла.
Один – иду.
Могу успеть в кино на восемь.
Забыл часы, как на беду.
– Который час?
– Примерно осень.

Сродни шаманству наше ремесло:
Едва ли не сизифовы усилья
Мы прилагаем,
Но кого спасло
Оно,
Чьи распрямило крылья?

Лишь миг успокоения дают —
Спасение тому, чьи муки тяжки, —
Стихи.
Но кто считает легким труд
Смирительные шить рубашки?

Рванутся души, словно дети,
Друг к другу…
Всё неймётся им!
Но нам знакомы штучки эти,
И воли мы им не дадим.

Угрюмый и робкий, как зимний рассвет,
Явлюсь пред твоими очами.
Руками всплеснёшь: – Сколько зим, сколько лет!
Какими судьбами?!

Не стану я лгать о любви и судьбе,
Скажу: – Хорошо привечаем
Я здесь, потому и нагрянул к тебе.
Попотчуешь чаем?

У тети Серафимы,
Подруги бабушки моей,
Всех сыновей взяла война.
Всех. Семерых.
На целом свете не осталось никого
У тети Серафимы.

И если скажут мне,
Что я войны не видел,
Я вряд ли соглашусь:
Я тетю Серафиму
В детстве знал.
Она казалась мне добрее
Добрейшей бабушки моей.

Безнравственна поэзия, мой друг,
И неотвязна, словно проститутка.
Но ты не внемлешь голосу рассудка
И посвящаешь ей одной досуг.

Очнись, взгляни, как хорошо вокруг!
Неужто этот мир – пустая шутка?
Ты сам тому не веришь… Станет жутко,
Когда, как чашка, выпадет из рук

Всё, что в угоду самоотреченью
Ты слепо отвергал, чему значенья
Не придавал. Но впереди – финал.
Тогда найдёшь ли ты себе прощенье,
Как тот, кто жизнь убив на извращенья,
Любви высокой так и не узнал.

Я из Москвы приеду в Киев
И без волнений и хлопот
Куплю билет не на “ракету”,
А на колесный пароход —
Он старомоднее калоши
И гонит крупную волну,
Но мне спешить как раз не нужно:
Я с полпути искать начну
Полузабытые приметы
На том и этом берегу,
А после Ржищева волненье
Унять и вовсе не смогу.
Когда же из-за поворота
Пойдет Батурина гора,
Скажу попутчикам случайным:
– Счастливо плавать. Мне пора!
…Причалит к пристани уютной
Такой домашний пароход —
И я по узенькому трапу
Сбегу в толпящийся народ.
Так было прежде, так же будет
И в этот раз:
Уверен я,
Что кто-нибудь протянет руку:
– Надолго в отчие края?

На заре просыпается дед Афанасий,
И выходит из хаты в запущенный сад,
И стоит, и глядит, как от скорых ненастий
Перелётные птицы летят.

Улетают они в чужедальние страны —
Там легко раздобыть даровые корма,
А на русской земле через месяц бураны
Возведут из снегов терема.

Над седою его головою не птицы,
А кручина-печаль распростёрла крыла.
Дед живет со старухой, а сына в столицу
Ненароком судьба увела.