Олег Тупицкий - Сон? Нет!

Вот так всегда, когда из грязи в князи:
явилась муза (месяца…, числа…)
и, щедро пожелав поймать мне язя,
который между ног у девок лазит,
кивнула величаво и ушла.

А говорят, кто любит, тот не сглазит.

Я посмотрел в окно и удивился
ночному отражению в окне.
Когда б ни православный крест на мне,
пошёл бы в туалет и удавился.

Кто объяснит, зачем же я родился
и чудом выжил, ежели стране,
меня топившей с юности в вине,
я, по большому счёту, не сгодился?

Живу ненужный, бесполезный, зряшный,
пока здоровый и немного зрячий,
не жалости достойный инвалид,
совсем неглупый, в меру ироничный,
вполне красивый, очень неприличный,
пассивный социально индивид.

Между двумя крутыми берегами,
где каждый норовит во всей красе
прогарцевать по встречной полосе
и уцелеть при этом, где веками
из рода в род твердят за стариками,
что помирать собрался – жито сей,
где прихоть разговаривать стихами
не баловство, но дело жизни всей,
где удочками самыми простыми
апостолы таскают карасей,
и ангелы стреляют холостыми
забавы ради спасших Рим гусей —
я сам себя вожу, как Моисей,
без компаса задворками пустыми.

Пахнуло холодом. Зима
не за горами. Шатко, валко
гуляем по аллеям парка.
Как тут не выйти из ума,
когда безжалостная парка
без чуждой помощи, сама
сжигает дни и греет жарко
окоченевшие дома.

Она старается напрасно.
Наш быт суров и непригляден —
коль не тюрьма, то кутерьма.

Умрём, и сразу станет ясно,
что не стереть родимых пятен,
со лба не вытравить клейма.

Все чего-то просят у Бога.
Кто спасения, кто вина
для спасения. Цель одна —
заслониться от быта убогого.

И когда сужу себя строго, я
понимаю – моя вина,
пусть невольная и немногая,
в том, что ноосфера больна,
что, засвеченная радарами
и огнями военных костров,
жизнь шатается под ударами
эпидемий и катастроф.

Окончательный счёт недаром и
не напрасно будет суров.

Красноречивый, как сорока,
лесной костёр мне натрещал:
– Не забывай своих начал,
чтоб не раскаяться жестоко.

Несвоевременно, до срока
зачем оставил свой причал,
где ненавязчиво и строго
родной прибой тебя качал?
По глупости? По воле рока?

Теперь плетёшься одиноко
в неведомо какую даль.
Там нет ни Бога, ни пророка —
лишь бесконечная дорога
и беспредельная печаль.

Всю жизнь твержу заученное впрок:
что свято место не бывает пусто,
и в огороде выросла капуста,
и в собственном отечестве пророк
нелеп и неуместен. Назубок
я знаю – в мире чуду места нету,
поскольку нашу хрупкую планету
исследовали вдоль и поперёк,
и привечают по фасону платья,
и Бог не фраер, и все люди братья,
и всякий овощ зреет в должный срок.

Шепчу невероятные проклятья,
отчаиваюсь, падаю в объятья
спасительных четырнадцати строк.

Мне хорошо за сорок. Листопад
и склона жизни самое начало.
Казалось бы, ничто не предвещало
души моей стремительный разлад.

Она росла, что твой колхозный сад,
где яблоки на радость винодела,
не ведая закона и предела,
и в недород и в урожай висят.

Теперь никак не повернуть назад —
идущий по сомнительной дороге
до смерти обречён увечить ноги.
Я проиграл в два хода. Шах и мат.

Отцом клянусь, ползучий буду гад:
сонет – наркотик и сильнейший яд.

При входе каждый вытянул свой фант.

Друзья мои, я слабый утешитель,
и потому – хотите ль, не хотите ль —
признайте очевидный этот факт
и подпишите с вечностью контракт.

А кто же я? Школяр или учитель?
Заблудшая овца или спаситель?
Мастеровой или негоциант?
Созвучных слов ловец и укротитель,
я только лишь поэт – на треть мыслитель,
на треть любовник, балагур на треть.

В который раз пришёл ноябрь. Слякоть.
Когда б ни смех, осталось только плакать
или, что много хуже, умереть.

Жизнь можно вычерпать до дна
добычей хлеба и вина,
но лучше просто жить беспечно,
при этом понимать, конечно,
всегда, в любые времена,
что радость не продлится вечно,
и что Вселенная одна
непостижимо бесконечна.

А смертным дан удел такой:
согласно общему закону
забросим кеды за икону
и удалимся на покой,
чтоб в сентябре по небосклону
плыть облаками над рекой.

Наверно, я от поезда отстал
и навсегда остался на перроне.
Сижу пенёк пеньком, как шут на троне.
Вокруг шумит большой базар-вокзал.

Ревут фанфары, сломана сурдинка.
Мы вольность променяли на устав.
Куда ни плюнь – везде законы рынка,
и каждый метит влезть на пьедестал.

О, Господи! Насколько я устал
смотреть на мир, где каждая снежинка —
воды несостоявшийся кристалл,
а не лебяжья лёгкая пушинка
из ангельских перин и одеял.

Так кем я был и кем в итоге стал?

Уйдя из дома в поисках страстей,
ломаем шеи на альпийских тропах,
сбоим на неудобных поворотах —
об этом каждый выпуск новостей.

Я о другом. У света шесть частей.
В Америках, Австралиях, Европах
не перечесть оставшихся в сиротах
и медленно стареющих детей.

Ещё мы не сносили башмаков,
ещё шустрим с покупкой и продажей,
но мама не спасёт от дураков,
рубль не подарит, сказку не расскажет
и больше никогда уже не свяжет
ни свитера, ни шерстяных носков.

Бывает, винопитием грешу,
но твёрдые имею убежденья —
не стоит потреблять для вдохновенья
марихуану или анашу.

Бывает также, сам себя смешу
дурацким смехом, словно рыжий клоун.

Капризной музой в темя поцелован,
я прошлое, как ветошь, ворошу
и не стихи забавные пишу,
а воздухом отравленным дышу,
и вас не осуждать меня прошу
за то, что я без пауз, во всё горло,
как на рассвете кочет, голошу —
мне грудь от восхищения распёрло.