Илья Рейдерман - Из глубины. Избранные стихотворения

Как, старость, ты приходишь грозно!
Ещё люблю, ещё живу,
но говоришь негромко: «поздно»,
кося надежды, как траву.
И это слово бьёт нас током.
Ты рыбой брошен на песок.
Ты ограничен кратким сроком,
ты горестно подпёр висок
ладонью. Как ты трезв, бедняга!
Ты впрямь похож на старика!
Ну что ж, скажи: и это – благо!
Мысль истинна, когда горька.
Тебя пьянило жизни диво?
Кружил, как над цветком пчела?
Вот жизнь твоя. Вполне правдива.
Вполне весома. Тяжела?
Уже расстреляны все цели.
Чего-то ждать (чего – бог весть)?
Что есть – то есть на самом деле.
Благослови же то, что есть.

О, бабочка ночная, ты ослепла,
влетев, о стенку бьёшься головой.
А комната – костёр. Любой из нас – из пепла,
из плоти и огня – пока живой.
Когда умрём – оставим только пепел.
Ну что же – с нами, бабочка, гори,
чтоб в творчестве, в любви – был мир сей светел,
во тьме кромешной – миру свет дари…
И пусть безбожно нас сжигают страсти,
пусть мечемся, как бабочка, влетев, —
останется лишь то, что дарит счастье:
гармония, мелодия, напев,
догадка, озаренье, лихорадка
любви и вдохновение творца,
всё, что так сладко и, увы, так кратко,
и всё же длится, длится без конца…

Что же делать – мутнеет хрусталик,
всё нечётко, как будто в дыму.
Вот уже и не вижу я дали,
но зато, может, что-то пойму.
Этот пасмурный день мне поможет,
он собрался в себе – вот и хмур,
тоже, может быть, что-то итожит,
но печалится не чересчур.
Он прохладен – а всё-таки ласков,
держит мир на ладони своей,
позволяя явиться всем краскам,
жить, упорствуя, как муравей.
И – не видя – рисуешь картину,
где едины листва и трава,
где душа с облаками едина,
может быть, только этим жива…

Прекрасен день. А ты – хорош?
Ты этим небесам – под стать?
Гляди же в них, умерив дрожь,
дерзай, желая большим стать.
Дарован мир – и им владей.
О, бытия хмельной глоток!
Ты – не актёр, не лицедей.
Ты – Птица. Дерево. Росток.
Стереть заботу, словно грим,
внимая бездне голубой,
и стать, как мир, собой самим,
и стать, как день, самим собой…

Немного нужно для
души, что чуть жива.
Вот рыжая земля,
зелёная трава.
И неба глубина
видна меж облаков.
И жизнь опять ясна.
И мир всегда таков:
он в напряженье жил,
ещё не всё свершил,
он из последних сил
и каждой клеткой жив.
Лезь в кузов – если груздь
(не тесно, не темно!)
И пусть отпустит грусть,
ты с миром – заодно…

Весна, я с тобою опять неразделен,
со мною брат-солнце, сестрица-трава.
Любуюсь: какая зелёная зелень!
Какая насыщенная синева!
Я солнцу щеку подставляю послушно,
как новорождённый листок трепещу.
Неужто для счастья ещё что-то нужно?
Дышу, упиваюсь, живу, не ропщу.
Для радости разве нужны нам предлоги
иные, чем утро, весомей весны?
И всюду забытые видятся боги,
что громко хохочут, грешны и хмельны.
Минута блаженства даётся так редко.
Природные ли мы ещё существа?
…Иду, и мне машет ликующе ветка,
как будто и вправду рука божества.

Жизнь – это время, которого нет,
в щели пробившийся свет.
Вот и летаешь в этом луче.
Бабочкой сядешь – на чьём-то плече.
Ах, как минута твоя коротка! —
не долететь от цветка до цветка.
Видишь – рассвет догоняет закат
(или – наоборот?)
Вот и живи, не считая утрат,
свой городи огород.
О, к очевидному только стремись,
к миру, что внятен уму.
Взглядом азартно ощупывай близь.
В даль не гляди, во тьму.

Мир льётся в сознанье моё, как река,
как будто бы рухнула разом преграда.
И бабочка – та, что из райского сада —
влетает и машет крылами, легка.
И словно бы в руки плывут облака,
и дерево можно обнять, словно брата.
Я с миром един – и чего ещё надо?
Жизнь эта безмерная – так дорога!
Пусть всё, как и прежде, проносится мимо,
но мною увидено, мною любимо.
Заметить, увидеть, почувствовать, внять!
Как будто бы выхватив из круговерти,
к груди прижимая, спасая от смерти
всё сущее, всё, что есть в мире, – обнять!

Ах, что ни говори – но в вечности мой дух,
не запереть его во времени, как в клетку.
Всё понимает – даже этот пух
от тополей и сломанную ветку.
И это – мне дано. Тебе – дано.
Пока кружится всё на карусели,
успей понять, что истинно одно:
быть в бытии – взаправду, в самом деле…
Ты – в этой точке, где движенья нет.
Всё движется, а ты остановился.
И – улыбнулся. Словно пробудился.
Всё заливает неподвижный свет.
Всё – есть. И всё – любви твоей достойно.
Всё словно делает навстречу шаг.
Как на душе, о Господи, спокойно!
Люби – и только. И да будет так.

Времени нет, и пространства нет.
Есть только свет, бесконечный свет.
Свет, что свернулся в какой-то клубок —
вот и разматывается без конца.
Вечность, как облако, ляжет у ног,
вечность касается нежно лица.
Или такая же нить световая,
что прошивает собою тела,
что изогнулась, весь мир обвивая.
Нить световая… А где же – игла?
Где же всесильная мысль, что остра?
Или весь мир – это только игра?
Но, не дождавшись ответа, я таю,
тесные тела границы теряю.
Я умираю или воскресаю,
я воскресаю или умираю?
Я растворяюсь кристалликом соли
в вечности светлой, не знающей боли.
Видно, я нужен ей, я её часть,
с нею сиять мне – и в ней не пропасть…

Несколько пчёл на термометре жмутся друг к другу,
будто бы может их эта стекляшка согреть.
Вот и ещё одна осень. Природа идёт по кругу.
Некуда ей спешить. Не о чём ей жалеть.
Жизнь, что была – отжила своё, отцвела.
Можно утешиться тем, что, дескать, всё возвратится.
Новый цветок расцветёт, и другая пчела
тихою сладостью нового дня насладится.
Сбросить и мне бы хитиновый твёрдый покров,
чтоб в этот мир возвратиться пчелой молодою…
Только, должно быть, ещё не совсем я готов,
радостью, видно, ещё не упился, бедою…
Каждою солнечной каплей в руке – дорожи,
вязкой, густой, словно мёд, золотою, тяжелой.
На холодке на осеннем – ещё подрожи,
чтобы душа твоя мудрой была и весёлой.