Илья Рейдерман - Из глубины. Избранные стихотворения

Мой Бог, как просто всё на этом свете,
когда встаёшь и куришь на рассвете,
и боль под сердцем чуточку сосёт,
а в небе тело ласточка несёт,
движенья крыльев трогательно-зыбки…
Всё внятно взгляду. Нет ни в чём ошибки.
И о печалях знаешь наперёд.

Я помню, что улыбка, будто птица,
внезапно отделялась от лица,
взлетала – и не ведала границы
меж мной и миром, длилась без конца.
Мы узнавали: есть всему причины.
Нас обучал небескорыстный быт.
И спит улыбка в глубине морщины.
Как в коконе – бескрылая – лежит.
Но тайно верим мы в свои начала.
И подступают молча времена.
И требуют, чтоб птица вылетала
из каждого лица, как из окна.

Две рифмы жалкие в горсти,
и жажда, крепнущая в быте:
суметь за край мгновенья выйти
и обнаружить даль пути.
Две рифмы бедные. Что в них?
Повтор? Догадка? Вдох и выдох
пространств безмолвствующих, скрытых
не где-нибудь, а в нас самих.
Шумит незримая листва.
Опять душа не знает меры.
И постоянство тайной веры.
И бездна скрытого родства.
Ах, нужно, чтоб слова цепляли,
чтоб не текли – со мной брели,
измерив башмаками дали
моей невидимой земли.

Когда в своей постели, сном объяты
лежим – где наша жизнь тогда?
Пускай не вся – но ведь ушла куда-то.
И знаем ли – куда?
Она пешком идёт по белу свету,
не ведая дневных забот.
И что ей наши радости и беды? —
теперь её черёд.
Неужто же ей негде разгуляться
в душе моей средь бела дня?
О, погоди, очнуться дай, подняться!
Жизнь, пощади меня!
Мы спим – и ожидаем возвращенья
той жизни, что ушла от нас.
Вернись! Я заслужу твоё прощенье
и вспомню с миром связь.

За каждой мыслью – голоса других.
За каждым словом – ожиданье слова
и созидают глубину живого
все те, кого и нет среди живых.
И жизнь, которая сегодня есть,
не нас одних вела и обнимала.
Так много жизни, что нельзя и счесть!
А мы твердим, её не зная: мало.

Бессонница. Развал. Начало марта.
Где небо? Где земля? Слепая смесь.
Весна смешала всё, и день, как карта,
случайным выпал, первозданен весь.
Прости мой слог – хоть вылезай из кожи —
слова с тобою схожи. Иль – с весной?
Но вытолкнут, как мальчик из прихожей,
лицом в весну – что бредить новизной?
Подслушать, угадать: за каплей капля
жизнь прибывает. Найден верный тон.
Идёт премьера вечного спектакля,
в котором счастлив ты и побеждён.
Туда – в артисты! Даже и статистом
входя частицей в сплав всего, что есть.
Пусть породнится всё в созвучье чистом.
Ты прав, поэт. Быть частью – в этом честь.

Прольются дни, как грозовые тучи.
И жизнь уже захлёстывает нас,
непостижимой полнотою муча,
смывая пыль давно готовых фраз.
В бессилии, себе противореча,
стоишь, внезапной болью с толку сбит:
где мир, что должен быть очеловечен?
Где высший смысл, что всё одушевит?
Но всё ж очнётся потрясённый разум,
иначе бы не стоил и гроша,
поднявшись над слепым многообразьем,
невидимой гармонией дыша.

Жизнь моя, постой же! Рвётся в небо…
Ей в руках синицей быть? – нелепо!
Горизонт ли тянет как магнит?
Эта даль и вправду – всех роднит.
Так беспечно облака летят!
Вслед за ними – улетает взгляд.
Мысль, едва родившись – вдаль стремится.
Ни на миг нельзя остановиться,
прошлое храня, судьбу кляня…
«Улетай!» – пишу я на странице
Этого сияющего дня.

Железную лестницу чистил от льда,
железом стучал о железо
и грязная тающая слюда
слетала со свежего среза.
И что-то блеснуло во тьме среди туч —
превыше всего, что нам надо.
О, холодом нас обжигающий луч
немыслимо дальнего взгляда!
В меня опрокидываются небеса,
бесчисленные звучат голоса.
Душа – мирозданье вмещаешь!
И в холоде будней – скучаешь.

На негативе тьма – как будто свет.
И всё живое – негатив природы,
на тьму её подземную – ответ,
пробел, просвет, зияние свободы
Над чьей-нибудь могилою в слезах
стоишь и тупо повторяешь снова:
откуда он, бессмертный свет в глазах —
с небес или из трепета живого?
Как ни трудись – но не заделать брешь,
не защитит тебя и крепость быта.
Ведь может быть, пока ты спишь и ешь—
душа твоя бог весть чему открыта.
Ах, господи, – она тебя предаст,
или спасёт (зови как хочешь это).
Но, лишнее бросая, как балласт,
рванёшься в неразумной жажде света.

Выстреленный ввысь комочек плоти —
знаешь ли, зачем тебе лететь?
Неужели только в самолёте
можем мы за временем поспеть?
А ведь было: споря с временами,
дерзкий дух взлетал, как лёгкий пух,
и, витая в облаках над нами,
бередил пророчествами слух.
Да и мысль, воздушным коридором
уходя в грядущие века,
не нуждалась в помощи мотора,
ибо – вдохновенна, высока.
Нынче ни к чему высокий слог.
После нас в пространстве остаётся
только этот тающий дымок,
что с соседним облаком сольётся…

И знать не знаю, отчего спешу.
Предчувствие отмеренного срока?
Но я случайным воздухом дышу,
беспечно веря, что конец далёко.
Торопит что? Какой-то тайный страх
невысказанности. Молчанья бездна,
где всех ушедших бессловесный прах,
что жаждет формы, продолженья, места.
О, вылепить бы из земли молчащей,
из праха, глины тяжкие слова,
живым огнём обжечь сосуд звучащий,
земную плоть, в которой мысль жива.
Спешить, продолжить, сызнова начать
ту речь, что прервалась на полувздохе.
Такая жажда слова у эпохи,
что не имеем права не сказать.

Как много их, живущих рядом! Знаю
их лица, их походку, их напев,
но только сверху взглядом задеваю,
их тихой глубиной не овладев.
Я их читал, я видел их и слышал,
но и рукой касаясь, был далёк,
как гость, что лишь зашёл на огонёк,
и, душу не обременяя, вышел.
Так человек, что занят разговором,
съел яблоко – и вкус его забыл,
и пустота в руке – глядит с укором:
я – яблоком была! А ты – кем был?
Что яблоко… И я ведь, сам не свой,
быть видимым желаю, вопрошая!
Но исчезает жизнь моя большая,
входя во взгляд рассеянно-пустой…
Все вещи ждут, вниманьем дорожа,
молчат и ждут – чтобы стать моим уделом.
Чтобы увидел их не между делом,
весь – без остатка – им принадлежа.