Илья Рейдерман - Из глубины. Избранные стихотворения

Дело вовсе не в том, не в том,
что шепчу пересохшим ртом…
Может, в ритме, в паузе дело?
Слышишь, бабочка пролетела!
На пороге яви и сна
машет крыльями тишина.
Не моя она, не твоя —
эта капелька бытия.
Может быть, первородный грех
отделил навсегда от всех
малых сих, бесконечно милых,
бессловесных, трепетнокрылых?
Дело вовсе не в том, не в том,
что шепчу пересохшим ртом.
Что ей, бабочке, все слова?
Я неправ. А она – права.

Где ты, бабочка? Ведь была.
Чуть присела на край стола.
Только как этот миг ни дли —
мы на разных концах Земли.
Не зови ее – не поймет!
Все слова мои – недолет.
На пол падают, как горох,
зарифмованный выдох и вдох.
Окрыли меня, тишина…
Не пугай меня, пустота!
Бесконечна моя вина?
Неизбывна моя беда?

Идёт без отклонений, по прямой
жизнь (хоть куда милее ей – кривая),
смиренности своей не понимая,
и как-то ухитряясь быть живой.
Она вошла в такую колею —
не ведать перемен и потрясений,
а лишь глядеть, как в ясности осенней
всё обретёт законченность свою.
Быть может, там, где видел тесноту,
увидишь вдруг, как стало вольно свету.
И жёлтый лист кружится на лету.
И мысль твоя кружит, чтоб кануть в Лету.
Как ни была бы жизнь твоя мала —
но сверх забот в неё вместилось что-то:
хотя бы эта прямизна ствола,
хотя бы эта кривизна полёта.
Понятнее – особенно к концу, —
что не напрасен этот свод небесный,
и даже мысль о жизни бесполезной —
не бесполезна. Каждому к лицу.

Держится за воздух птица
и взирает свысока.
мне бы взглядом зацепиться
за деревья, облака.
Мне б в пространстве удержаться,
не спешить и не бежать.
Мне бы к дереву прижаться,
никуда не уезжать.
Но сильнее – жизни проза.
Я – автобусом влеком.
Намотает на колёса
все пейзажи за окном.
И покуда я в заботе
мыслям дам привычный ход,
целый мир, лишившись плоти,
беглым призраком мелькнёт.
Что там дальше, что там ближе,
где там радость, где беда?
…Этой ветки – не увижу,
не увижу никогда.
Прикоснуться – и проститься?
Подглядеть – и позабыть?
И глядит надменно птица,
презирая нашу прыть.

Над головою дождь висит
и всё не упадёт.
О чём душа твоя грустит,
роняя нить забот?
Ах, ей нужна другая нить,
серебряная нить.
Её сучить – как слёзы лить,
за каплей каплю – лить.
Она из пряжи облаков,
из бездны бездн, из тьмы веков,
чтоб выверить судьбу – отвес
из глубины небес.
Сверяйся с этой прямотой.
Свыкайся с этой высотой.
(О, гром живой! О, дождь большой!)
…Не покриви душой.

А если жизнь утратит связь,
гляди на облако, дивясь,
как в целокупности растёт,
охватывая небосвод,
и ни зазоров, ни пустот —
единой жизни ход.
Ах, что там вправду надо мной?
Не туча, так судьба.
И небо говорит «родной»,
дождём касаясь лба.

Эта весна – мимо меня.
И не найти ни зазора, ни щели,
чтобы увидеть небо апреля.
Непробиваема будней броня.
Словно бы в поезде – лес и дорога
мимо мелькнут, понапрасну дразня
взгляд опоздавший… Постой, ради бога!
…Эта весна – мимо меня.
Может быть, чувства мои не посмели
выйти украдкой за краешек дня,
знать наперед, что лежит в колыбели?
Эта весна – мимо меня.
Жизнь моя, помнишь ли голос стихии,
или стихиям уже не родня?
Может быть, будут весны другие,
эта весна – мимо меня.
Ходишь, не видя, не слыша, не зная,
непроницаема дней пелена.
Где же язык, чтобы крикнуть: родная!
Где же глаза, чтоб увидеть: весна!

Что сделаешь – душа устала
и спит в объятиях забот.
А мне теперь спокойней стало,
хотя её не достает.
Что сделаешь – душа уснула,
не радуется, не болит.
Подземного не слышит гула
и в омут неба не глядит.
Она оглохла и ослепла,
она бесчувственна давно.
Куда шагну я – в рай ли, в пекло,
ей, бедолаге, всё равно.

Как будто под наркозом —
бесчувственно молчим.
Задаться бы вопросом,
да видно нет причин.
Дождаться бы ответа —
да на какой вопрос.
И до скончанья света —
бессмысленный наркоз?

Засорилась моя душа.
Закоптилась моя душа.
Слишком многое накопилось —
разобраться бы не спеша.
Отчего мы бываем злы —
не поймешь без большой метлы.
Вот и взяться бы мне за дело,
заглянуть бы во все углы.
Я не знаю тебя, душа, —
хороша ли, дрожишь без гроша….
Ты какая на самом деле,
против истины не греша?
…Не увидеть тебя глазами,
деловито копаясь в хламе.
Но омыть бы тебя слезами,
если боль горяча, свежа…

Победил, потерпел ли фиаско,
только стиснут со всех сторон,
снова едешь в автобусе тряском,
неудавшийся Наполеон.
И такое оцепененье!
И, глотая бензинный чад,
погружаясь в свои виденья,
все чего-то ждут и молчат.
Мы истратили все слова,
и уже понимаем едва,
кто мы, где мы, грезим ли, бредим
и куда мы, собственно, едем.
Может быть, и впрямь через Лету
(вот по этому – с дыркой – билету),
и связала нас навсегда
круговой бедой немота?

Нынче быть исповедальным
кажется провинциальным.
Знай, гляди, нахмурив лоб,
в микроскоп иль телескоп.
Что увидел ты, приятель,
наблюдатель, обыватель
одного из сих миров?
Что молчишь? Ты нездоров?

Как вам живётся в мире,
где дважды два – четыре?
Все вычислено точно,
осмыслено научно.
Скажите, вам не тошно?
Скажите, вам не скучно?
Как вам живётся в мире
среди машин, цифири,
где всё сочтёт, как надо,
способный бюрократ,
где ваша жизнь – цитата
среди других цитат?
Ах, этот мир удобный!
Да жаль – душа мертва.
И надписью надгробной
над нею: ДВАЖДЫ ДВА.

Был магазинчик в темном подвале.
Заперли двери и вывеску сняли.
Скажешь: о чем ты? Пустая потеря!
Я же отвечу: пустая? Едва ли!
В мире, где царствует лишь новизна,
кто ты, любым дуновеньям послушный?
Словно бы пляшущий шарик воздушный —
ниточка только и держит одна.
Переиначили. Переменили.
Жажда привычного, вечного, или
что-то другое тревожит меня?
Вывеску сняли. Двери забили.
…Словно машину по трассе гоня,
об указательных знаках забыли.