Юрий Саваровский - Избранное

В конце недели натоплю я баньку,
Да так, чтоб жар добрался до костей,
Я выверну всю кожу наизнанку
И приготовлю чистую постель.

Берёзовый, душистый, жаркий веник
Отхлещет тело голое сполна,
Горячий чай с малиновым вареньем
Желанней будет пива и вина.

В пропаренном, помолодевшем теле
Достигнет кровь утерянных высот,
И жёнушка любимая в постели,
Как в молодости, к небу вознесёт.

Ветер-пёс с цепи сорвался.
Разметал по полю стог,
Всё кружило лето в вальсе,
А теперь вот сбилось с ног.

Вьётся змейкою дорога
От деревни в ближний лес,
Ели вытянулись строго
От земли и до небес.

Залихватски свищет зяблик
За растрёпанным кустом,
Поле вспаханное зябнет
В сером мареве густом.

Долго долбит древо дятел,
Ищет гусеницу в нём,
Вдоль опушки дурень-дядя
Бродит без толку с ружьём.

Дед трусит с большой корзиной,
Полной «дунек» и чернух,
Бородой трясёт козлиной,
На затылок сбив треух.

Я, здесь тоже не последний,
Лиру в осени ищу
И с себя за эти бредни
Обязательно взыщу.

По садам и огородам,
Начиная с посевной,
А потом почти полгода
Ветер шастает хмельной,
Ветер нищий, подневольный,
Приземлённый, не с высот,
Ищет, кто здесь хлебосольный,
Кто стаканчик поднесёт,
Жаждет выпить на похмелье
Он в обители земной,
Потрясёт при всех Емеля
Продырявленной сумой.
Надорвёт от просьбы голос,
Просвистит в свою дуду
И пойдёт купаться голым
В застоявшемся пруду.
Похмелится из колодца
На желудок, на пустой,
А потом ко мне набьётся
На ночлег и на постой.

Люблю на даче чаепитье,
Когда весь дом – и млад, и стар,
Сбираются, как в общежитье,
За стол, где пышет самовар.
Когда дымок древесных углей
Под летним небом кудри вьёт
И нос щекочет, будто с ульев
По капелькам стекает мёд.
И запах мяты и ромашки
Тревожит в предвкушенье люд,
И на столе танцуют чашки,
И рожицы сияют блюд.
И заварной, пузатый чайник,
В косоворотке расписной,
Ворчит, как маленький начальник
У самовара за спиной.
Но за столом один лишь барин,
Хотя он вовсе не из бар,
Природной щедростью одарен,
Глава семейства – самовар.
Как Фёклы, Стешки, Глашки, Дашки
Бегут, задравши сарафан,
Так размалёванные чашки
Спешат под самоварный кран.
Он кипятком из всех наполнит,
Дополнит чайник заварной.
Начнётся чаепитье в полдень
И лишь закончится с луной,
Когда угаснут в топке угли,
Допьётся самовар до дна,
Останется лишь старый бублик
И сушка старая одна.

Пятьдесят – и уходи в отставку.
Вот такая в жизни хренатень,
Заводи для развлеченья шавку
И гуляй с ней по три раза в день.

И никто тебя не остановит,
И никто не учинит разгон,
Так тебе вольготно в этой нови
Без отяжеляющих погон.

И без напряженья нервных клеток,
Вот пойду и для себя куплю
Порцию отваренных креветок
С кружкой пива ровно по рублю.

А потом включу я телевизор
И улягусь, как домашний кот,
Буду слушать, как любимый Визбор
Под гитару песенки поёт.

Наевшись отменного плова,
Задумался крепко мулла:
Так в чём же всей жизни основа,
И чем же так жизнь мне мила?
Вольготно на солнышке греясь
И гладя пузырь живота,
Позвал он соседа еврея
И так вот спросил у жида:
«Скажи мне премудрый Иуда,
За что все так любим мы жизнь?»
«За то, что в довольстве желудок» —
Ответил догадливый жид.
«Не ждал я ответа иного,
Твои справедливы слова.
Как может без жирного плова
Варить у меня голова?
Не ведаю жизнь я иною.
А дальше в чём жизни резон?»
И жид, подавившись слюною,
Дополнил: – «Где плов, там и сон»
Мулла, от зевоты совея,
Промолвить едва лишь успел:
«Всё верно». Прогнал он еврея
И тут же вовсю захрапел.

Бьётся градусник на нуле.
И всё больше и больше света,
Пара яблок на скучном столе
Как улыбка прошедшего лета.
Потихоньку сжимается снег,
И зима укрощает свой норов.
Сколько ж рук потянулось к весне,
Сколько радостных видится взоров!
Вот и ладно, пора бы прозреть,
Сбросить зимнюю тьму и ненастья.
Как обидно сейчас умереть,
Не обнять это новое счастье,
Не познать, не допеть, не дожить,
Буйства трав и цветов не дождаться,
В заточенье холодном души
С наступившей весной попрощаться.

Я о тебе, моя святая Русь,
Сыновним сердцем истово пекусь.
Ты иногда мне кажешься слепой,
А иногда всевидящей и здравой,
И если вдруг уходишь ты в запой,
Так только при бессилии державы.
Ты положила множество веков
На отыскание вольности и счастья,
Но до сих пор не скинула оков,
Давно одетых на твои запястья.
Не знаю я, в каких ещё краях
Так святы воля, равенство и братство,
И так презренны званья и богатства,
Добытые на горе и кровях.
Презренна месть, и не в почёте лесть,
Осмеяны и скаредность, и скупость,
Обжорство, и напыщенность, и тупость,
А святы совесть, доброта и честь.

Не люблю я, когда отрывают меня
От работы, что радостно спорится,
Не люблю, когда солнце средь ясного дня
За холодною тучею скроется.

Не люблю я,
когда пристально смотрят в глаза,
Ждут ответа, их сердцу угодного,
Не люблю, когда сытые телеса
Призывают любить их голодного.

Не люблю, когда фарисейской слезой
Окропляется гроб всенародно,
Не люблю, когда бродит по миру босой,
Говоря, что так богу угодно.

Не люблю мимикрию, как подлую суть.
Ярым был коммунистом,
вдруг стал демократом,
Не люблю, когда блеклый и пагубный путь
Завершают победным парадом.

Эта жизнь и всеядна
И склерозом больна,
Ну, забывчива – ладно,
Почему ж холодна?
Почему же меня,
Как нещадный вампир,
От прожорства слюня,
Поглощает мой мир?
Почему же я ей
В противленье не смог
По душе и уму
Указать на порог.

Не хлебный Ташкент,
А Москва буржуазная,
Как манна небесная,
Тянет детей,
Где сытая жизнь
И веселие праздное,
И столько соблазнов,
И столько затей.
В товарных вагонах,
В ночных электричках,
Родителей нищих
Навеки презрев,
В Москву убегают
Они без налички,
Пивною рекламой,
Себя перегрев.
Вокзалы, подвалы,
И тьма переходов,
Скамейки аллей,
Милицейский загон,
Для наших детей
От огромных доходов
Прописан в России
Лояльный закон.
Тасуются дети
По грязным базарам,
Не евши, не спавши,
С глазами совы,
Кто моет машины
Разъевшимся барам,
Кто ящики грузит
Во чрево Москвы.
Москва – не детсад
И не Дом пионеров,
Москва – мегополис,
Москва – высота!
В ней к Богу зовёт
По велению мэра
Огромнейший монстр —
Спаситель Христа.