Владимир Попов - Девять рукописей

– Да-да, конечно, —
произнесла она
и прикоснулась
к моему лицу
холодной рукой.

В пасмурный
ветреный день
его хоронили
на Малаховском
кладбище.
Пока звучали
прощальные слова,
и лились слёзы,
я держал в руке
«Доктора Живаго»,
и оттого
становилось легче.

В книге
я нашел листок,
сложенный в четвертушку,
с моим «Лаврентием».
Иногда,
прикасаясь к книге,
я вспоминаю голос:
– Со-се-душ-ко!
Я горько улыбаюсь
и шепчу:
– Салют, Профессоре!

Однажды я вечером вышел на волю.
Хромая собака бежала по полю.
По белому снегу, по тропочке узкой, —
По заиндевелой, по зимней, по русской.
Она приближалась ко мне понемногу,
И мы уступили друг другу дорогу:
Я в снег отошел, а она обежала
И заднюю лапу безвольно поджала.
Я вслед поглядел, и она оглянулась:
В глаза посмотрела, хвостом шевельнула.
Потом растворилась в седом полумраке…
Кого бы спросить: – А в раю есть собаки?..

Тень
одинокого дерева
медленно ползёт
с запада на восток.
На рассвете
тень падает на сарай:
«Час сарая».
В полдень
тень падает
на дорожку в саду:
«Час дорожки в саду».
На закате
тень падает
поперёк ручья:
«Час тени-мостика
через ручей» —
эта тень
самая длинная
и уходит в луга.
Минуты и секунды
тоже весьма
интересны:
секунда
жёлтой бабочки,
летящей белки,
орущей женщины,
девушки в синем платье,
лежащей собаки,
старухи на велосипеде,
пьяненького мужика
и тому подобное…

P.S. Все подробности
спросите у подсолнуха.

Летняя гроза прошла
с чёрным знаменем
рваных туч,
с грохотом пушек,
и сверкая огнями.
Холодным упругим ветром
рвануло листву,
исхлестало землю
водяной плетью
и умчалось на север,
гремя пустыми бочками.
Растворились тучи,
словно ставни,
и вышло
ослепительное солнце.

На ветках,
на высоких цветах
народились
тяжёлые капли —
засветились семицветьем,
медленно падали
и разбивались…

Эх, капельки-капелюшечки,
похожие
на радостные слёзы!

Книгу я купил
давным-давно,
а сегодня вспомнил о ней,
и захотелось перечитать.

Целый день я чем-то занимался
и оттягивал желанную встречу.
Было приятно думать о том,
что впереди ждёт меня
хорошее и давно забытое…

Поздним вечером
я открыл томик Сургучёва
на рассказе «Путь звёздный»:
про болезного мальчика Мишеньку,
про няньку Васильевну, про…

Прочитал рассказ,
и забытые слёзы
пришли и потекли
по старым щекам,
застряли в бороде,
а на душе стало тихо,
как в церкви, когда
уже закончилась служба,
и прихожане разошлись
по своим делам.
И только служка-старушка
собирает оплывшие свечки
и шепчет молитву
тяжёлыми губами.

1.

– Каждый поэт
должен дописаться до сказки,
иначе он не поэт! —
сказал мне Лаврентий.
– Сказка – это рождённое чудо:
ты как бы с Музой
в близких отношениях.

Сказки пишутся
зимними вечерами,
когда за окном
воет вьюга,
а в камине
горит огонь.
Но я люблю писать
сказки в августе,
когда ветки яблонь
гнутся под тяжестью,
и ночами стоит
одурманивающий запах.

– Что Вы тянете резину, —
пора бы уже и
приступить к главному! —
возмутился я.
– Ну, тогда слушай, недоумок!
Слушай и запоминай…

«В городе Э,
на Старой Площади,
каждый день
возле памятника
Франсуа Вийону
сидит Бедный Поэт
и продаёт свои стихи:
маленькие книжечки,
величиной с ладонь ребенка;
тоненькие, как блинчики
тётушки Бетисты.
Старый, когда-то синий, зонт
от солнца и дождя
превратился в голубой, или,
вернее сказать, – в белёсый.
На плече у Бедного Поэта
возлежит вечно беременная
трёхцветная кошка,
Крошка Доррит,
и поёт бесконечную
печальную песню
на магическом языке.
У ног Поэта
стоит оловянная
солдатская миска
времён Первой Мировой,
и иногда
одинокие прохожие
бросают в неё
одинокие монеты.
Глухой звон монет
распугивает сизых голубей:
они взлетают, шумят крыльями,
и тогда Поэт отрывается
от своих мечтаний,
а Крошка Доррит
открывает левый
зелёный глаз…

Иногда на Старую Площадь
заезжает
туристический автобус,
и из него вытекают
любознательные
и жадноватые японцы,
наводят фотоаппараты
на скульптурную композицию
и прочее…
В это время
появляется
Злая Старуха…

Злая Старуха —
единственная поклонница
Бедного Поэта —
представительница
Первой русской эмиграции:
графиня Мумук-Хибинская,
о которой ходили сплетни,
что она была
ученицей Гумилёва
и любовницей Блока,
или наоборот.
Что именно
«Она пришла с мороза…»
Хотя, в эмигрантском гадюшнике
её зовут
просто Злая Старуха.
В молодости она
была похожа на Кустинскую,
и из-за неё даже стрелялся
корнет Арнольд Сивцев-Вражек,
но, к старости,
когда красота исчезла,
и она стала похожа
на Раневскую,
она возненавидела весь мир
и даже начала делать гадости.

…И в это время
появилась Злая Старуха
и начала кричать
скрипучим голосом
уличной торговки
на углу Невского
в 1911 году:
– Идиоты!
Спешите купить
гениальные стихи! —
и бегала
за изворотливыми японцами,
как за подростками
из школы им. Лассаля…
Одинокий шекель
звякнет о дно
оловянной миски,
вспорхнут жирные голуби,
автобус втянет поток
черноголовых туристов,
мягко закроются двери,
объедет вокруг памятника
и свернёт
на Сиреневую улицу.
Но вот, однажды…

2.

Но вот, однажды…

В августе было
еще тепло, а иногда
выдавались и жаркие дни.
На Медовый Спас
Бедный Поэт
сидел у памятника
и потихоньку
сочинял сонет
«Над Ратушей проплыли облака».
На площади было тихо:
ворковали голуби,
воды фонтана пели
торжественную песню,
и только два оболтуса —
конопатые отпрыски
кондитера Любке —
горланили во всю мощь
папину песню:
«Тройе либе бис пум грабе…»
и швыряли в Поэта
огрызками яблок…

Подъехал автобус,
и из него вышла
девушка с цветами.
Из автобуса вышли
и другие люди, но
Поэт увидел только её:
в лёгком голубом платье,
с букетиком сине-рыжих цветов,
вся солнечно-загорелая,
она сама была
словно прекрасный цветок.
Стоит только
один раз
взглянуть на неё —
и ты в её власти.
Во власти красоты!
А уж если
она улыбнется Вам,
то Вы, как единороги,
становитесь на колени
и целуете её босоножки.
Стоит увидеть
её один раз —
и хранишь образ
всю жизнь,
словно последнюю спичку
в непролазной тайге.