Татьяна Вольтская - В лёгком огне. Стихи

То капает с веток вспотевших,
То по лобовому стеклу
Стекает – и выпивших тешит,
Стоящих на зябком углу.

Хозяевами банкета
Они еще мнят себя, но
Не чуют – небесное это
Час от часу крепче вино,

По скулам текущее, иго
Желаннее, слаще ярмо —
На теплых, не вяжущих лыка
Над бойней, болотом, чумой.

Все не было, не было нам зимы,
Все маялись мы – и вот,
Мороз. Торжественные дымы,
Упертые в небосвод.

Так суп дымится, так дышит сеть
Веток, так жаждет сад
Причастья снега – как будто смерть
Сделала шаг назад,

В лишенную очертаний тьму
(Мы знаем, мы были внутри).
Зима. Не спрашивай, почему.
Просто благодари.

Звезды вышли и встали рядом
Среди сада, плечом к плечу.
Снег. Мороз. Говорить не надо.
Молча светят, и я молчу.

Дома пышет печное чрево,
Скачут красные языки,
Машут вправо и машут влево
Скоморошеские колпаки,

И дитя, разомлев у печки,
Над страницею склонено.
Пар над чаем плетет колечки.
Звезды молча глядят в окно.

Так молчали они на Калке,
Подо Ржевом и на Неве.
У калины, как у гадалки,
Карты красные в рукаве.

Не ходить же к ней, как Саулу,
Не по росту мне царский грех.
Печь погасла, дитя уснуло,
Перед сном помолясь за всех.

Ковш небесный танцует на ручке,
Точно рыба на мокром хвосте.
А мороз-то все круче и круче.
Мчится в санках опальный поручик,
На плечах у него – по звезде.

В голове рассыпается фраза,
Как метель, шелестящим «прощай»,
Снег скрипит, из ущелий Кавказа
Мгла глядит на него в три глаза,
Вожжи крутятся, как праща

Неудачливого Давида.
На весь мир нестерпима обида,
Бог – на небе, а царь – для виду,
Чтобы только оформить судьбу —
Подорожную, ссылку – и с тем он
Удаляется, а уж следом
На крыло поднимается Демон:
Как певца успокоить в гробу —
Дело техники. Версты да версты.
Кто увидел его – тот мертвый,
С пулей в сердце, с печатью на лбу.
Дай-ка снежную розу сорву,

Брошу вслед – лепестки сырые,
Лепеча возвышенный вздор,
Осыпаются – как Россия,
Начиная с Кавказских гор.

Нам в Рождество дарован свыше снег,
И черное, как видишь, стало белым.
И ходит благодарный человек,
Большой свече уподобляясь телом.

Шаги скрипят, и в валенках тепло,
И праздничной резьбой какой-то мастер
Одел и сад, и крышу, и стекло.
И Ель идет навстречу – Богоматерь.

И тает воск лица, и рук, и ног,
Бегут колеса звезд, мелькают спицы,
И кажется, вот-вот родится Бог
Во тьме души. И мир от слез двоится.

Ночь. Березы висят, как дымы
В твердом воздухе, срубленном крепко
Средь наждачной мерцающей тьмы
И в грудной настороженной клетке.

Тучи, поднятые, как мосты,
Сосны, вбитые в землю, как сваи.
В доме духи огня и воды,
Словно сердце и мозг, оживают.

Стены дышат, стреляют не в такт,
Появляются белые знаки
На окне. Я прижмусь к тебе так,
Как замерзшая буква к бумаге.

Так иди, иди за морозной своей звездой
Сквозь машинный храп, сквозь подлую дрожь коленей,
По дороге, знакомой до запятой,
Да привычной ямы не перекрестке, до nota bene,

Посиневших от холода на полях
Текста, вызубренного до рвоты.
Иди, иди, не задерживайся. Этот шлях
Не тобою вытоптан. Никого ты

Не удивишь, не разжалобишь. На хрена
Тебе эта жалость? Поделом вору и мука.
Ты же всегда берешь чужое, какова б ни была цена,
Так что вслед тебе все равно понесется – сука!

Вот и иди по своей Владимирке, позванивай в кандалы,
Приплясывай, как на углях, на снегах и льдинах,
В час, когда капли толпы, ни добры, ни злы,
Выливаются из театров и магазинов,

В час «Прощанья славянки» в переходе метро, жулья,
Поглощенного выручкой, в час, когда пахнет жженым
Сахаром и корицей в кофейнях, когда мужья
С глазами побитой собаки возвращаются к женам,

А бомжи перед сном перетряхивают тряпье,
И город сочится рекламой, как лицо позорной
Девки – дешевой косметикой, – в сущности, как твое:
Вы – двойники. И когда багровые зерна

Габаритных огней ссыпаются в закрома
Дворов, – не говори, что холод
Дошел до сердца. Впаяна в лед корма
Васильевского. Ты не была верна
Никому из своих любимых. Не гнется повод

У коня на мосту, и является во плоти
Снег в фонарном луче – с блуждающею усмешкой.
Бог дает тебе голос, но всегда говорит – плати! —
Вот и я говорю – не жалуйся и не мешкай,

Не просись малодушно в тепло, на постой,
Не хоронись за углом, за деревом, за колонной:
Все равно о тебе никто не заплачет – иди за своей звездой,
За бесстыжей, голодной звездой каленой.

И когда язык касается языка,
Души сбегают друг к другу – изо рта в рот,
Словно в камерах насидевшиеся зэка —
В открытие двери. Свобода – она не врет:

Когда одежды, как границы, упразднены,
Она выходит на улицы, где каждый булыжник – свят.
Ноги ее легки, пальцы ее нежны,
Бежать за ней, не оглядываясь, – но уже назад

Пробираются души по краю губ
В свои одиночки, ощупью, далеки,
И кисть руки белеет, повисшая, как лоскут,
И слова поворачиваются, как замки.

Еще не пора, но уже за окном
Мелькают – пока что еще не предместья
И даже не ближние села – но дом,
Раскрашенный пестро, похож на предвестье,

И этот сарай, и коза на дворе,
Коляска, нелепо распяленный ватник
На черной скамье – говорят о поре
Негромких речей и писаний приватных.

Еще не пора, но мелькают быстрей
Заборы, снимаются резче с калины
Набрякшие гроздья тугих снегирей,
И сердце внезапней срывается в длинный,

Пока что учебный – кругами – полет
Над местностью, словно дотошный топограф,
Фиксирует кочки, названья поет —
Как сложенный только что влажный апокриф.

Что ты смотришь на «эту страну», застыв
От ужаса, мысленно поднимая юбки —
Не замараться б, в глазницах ее пустых
Видя хищных призраков, ловящих звук побудки, —