Борис Херсонский - Одесский дневник 2015–2016. Взрывная волна

Силлаботоника – дорога тебе строкой
туда, где церквушка смиренно стоит над рекой
где архитектура, зрячая от рожденья,
видит рябь и непрочность своего отраженья,
где бричка катит, пыля, между зрелых полей,
где купец в кабаке просит – еще налей!
Где «человек!» (гордо звучит) – обращенье к лакею,
где «ваша светлость» – сияет так, как я никогда не сумею,
где двери к блаженству разделаны под орех,
глагольная рифма – восьмой, но бессмертный грех.

Силлаботоника, блять, ты кровь связала с любовью,
с прахом связала страх – не повела и бровью,
бесконечность – с вечностью – не разъять их теперь вовек,
а где «вовек» – там просится человек,
Божество с торжеством спаяны неразрывно,
слава с державой, ладони раскрыв, но,
ничего не явив, что в рифмовник не занесено,
силлаботоника, все, что по образу сотворено,
тобой зарифмовано, в ритм, как в упряжку
втиснуто, но никому не жалко тебя, бедняжку.

Жизнь – смертельный недуг, передающийся половым путем.
Жизнь – ловушка, из которой никому живым не уйти.
И все же мужчина и женщина, оставшись в спальне вдвоем,
займутся сексом, хоть заходи и свечкой над ними свети.

Будут мужчины стоять под окнами родильных домов,
с кричащим сверточком женщина будет садиться в автомобиль.
И эту цепочку рождений Господь прервать не готов,
но изредка напоминает, что люди – всего лишь пыль.

И пыль летит, и кружит, и блестит в золотом луче,
и венки из цветов и хвои прислонены к стене,
и ходит с кадилом священник в черной парче
и бормочет текст известный, но непонятный мне.

в девятнадцатом веке снесли городские стены
но по праздникам в средневековые платья граждане наряжались
время было надежное мирное без наводнений и цены
на осенней ярмарке постоянно снижались
а если порой правитель устраивал сцены
из дантова ада простим ему эту шалость

облака безмолвно небо пересекали
сохранив всю влагу не проронив ни капли
леса выгорали болота пересыхали
вымирали лягушки а вслед за ними и цапли

но мы слава Богу не цапли и не лягушки
и что нам леса и болота мы жители городские
сидим за столами перед нами пивные кружки
и словно пена в сердцах вздымаются страсти людские

сидим рассуждаем об убийцах и казнокрадах
о том что жизнь рассыпается словно сукно от моли
а мимо проходят женщины в средневековых нарядах
и глядя на нас вздыхают и морщатся как от боли

и куда нам деваться когда
поползут под крылом города
потекут быстроходные реки
а по рекам гребные суда
из варяг и наверное в греки

греки сплошь бестолковы нежны
лишь для памяти людям нужны
о героях и взятии Трои
ради пышнокудрявой жены
и богинь что гуляют по трое

а варяги суровы рога
забодать угрожают врага
на бессовестных бронзовых шапках
там тайгу заметает пурга
и бессмысленно думать о тряпках

о помаде губной зеркалах
о таинственных женских делах
чудесах элевсинских мистерий
и приап опустившийся в пах
краше всяких высоких материй

ночью слушаешь пенье волков
а заснешь из сплошных облаков
поглядишь на крушение мифа
как история средних веков
на историю древнего мира

день защиты детей
от обстрела бомбежки цунами
от мам садисток и их недетских затей
кроме того что делать с ужасными снами
с бурым медведем и серым волком с Ягою
страшилками сказками со слабоумной прабабкой каргою
со страной убогой которая не ищет легких путей
превращает поле пшеницы в изрытое поле боя
и не видит выхода даже выхода из запоя
поставит к стенке потом представит к награде
и все это ради
защиты как сказано выше детей

я знал атеистов разъевшихся на богословских хлебах
цитатах из ранних отцов и схолиях средневековья
я в уме высчитывал пяди в их заскорузлых лбах
треснувших по причине психического здоровья

выходило не меньше пяти и не больше шести
до семи не дотягивали да им и хотелось не слишком
груз сведений жалко бросить и тяжко нести
на потеху вздорным студентам глумливым мальчишкам

потому что безбожие дело серьезное вера есть шутовство
юродство лакейство поповщины первоисточник закладка
потому что в мире есть только бездушное вещество
существующее на грани истерического припадка

они проверяли наши конспекты протирая очки
подчеркивая карандашом по толстым томам сверяя
и это воспоминание разодранное в клочки
я собираю в целое сам того не желая

площадь имени не собираться более трех
ибо там где двое и трое во имя там и Христос посреди
на маленькой площади невозможен переполох
она подметена вымыта чисто не наследи

узкие тихие улицы ухоженные дома
конечно церковь и перед ней фонтан
здесь тоже был пятнадцатый век чума
тут вора четвертовали за то что залез в карман

тут проносились всадники первых встречных разя
тут вдовы заказывали по убитым по сорок месс
об этом можно прочесть но представить это нельзя
усаживаясь за столик под полосатый навес

герой учебников начало с букваря
зенит поэзии российской и заря
и что еще онегин наш приятель
письмо татьяны вольность и дуэль
привет поэт интимных мест искатель
прицелясь метко поражает цель

не отличишь ни ямба от хорея
ни мавра от еврея музу грея
в объятьях жарких пробуждая страсть
в античном изваянии недвижном
то понося то восхваляя власть
высоким штилем и словцом облыжным

пора пора в мундире на балы
узорные натертые полы
поэта превращают в антипода
в бессмысленный подвижный сталактит
что ж такова пещерная порода
мы не осудим если Бог простит

кристальный афеизм и святотатство
затем свободу равенство и братство
и к слову блядство слезы нежных дев
и юных жен и сладкое безделье
обманутых мужей нелепый гнев
пылай камин в его убогой келье