Борис Херсонский - Одесский дневник 2015–2016. Взрывная волна

мы смышленый смешливый народ мы врагу не чета
мы имеем право на отдых и водку с двух до семи
мы любим правительство мы оплачиваем счета
дай нам в руки ружье и хлебом нас не корми

хлебом нас не корми масло на хлеб не мажь
сверху ломоть колбасы с горчицею не клади
кашку свари уж если на ум пришла подобная блажь
а где что плохо лежит не стесняйся молча кради

и вот война началась нас бомбят еженощно, но
убежища нас не спасают и враг уже виден вдали
одно утешение мы знали это давно
предвидели все и готовились как могли

В жизни все получается как всегда:
веселые села, угрюмые города,
на пасмурном небе грозовых облаков гряда.
Приезжает высокий чин – город весь перекрыт.
Сотня старух сидит у сотни разбитых корыт.
У обелиска горит вечный огонь стыда.

Заведенный порядок. Низкий гудок заводской
наполняет душу промышленной смертной тоской.
Училка с указкой стоит перед черной школьной доской.
Принимаешь решение – задача или пример.
«Жизнь! Только выкрестами жива – иудами вер»
Из подворотни аккорды гитары мотив воровской.

А села веселые – так Шевченко писал:
садок вишневий, зачинена церква, ныне – спортзал.
Ходит мальчик голубоглазый – слабоумен и шестипал.
Дайте ему копеечку, динарий или обол.
На пустыре кто поумнее играют в футбол.
Когда-то мы наступали, а враг отступал.

Когда-то Елена Прекрасная обнимала меня.
Когда-то троянцы в пролом тащили коня.
Когда-то Ахилла оплакивала родня.
Ахилла похоронили – торчит из-под плиты
пята, и стрела торчит из пяты.
Казак в вышиванке целует девушку у плетня.

Отдайте кесарю – кесарево, а Богу – Богово,
а в свое вцепитесь зубами и быстро тащите в логово,
где самка в звериной шкуре третью ночь стережет костер,
где дети с рычанием ползают на карачках,
где старцы не думают о похоронных заначках,
где братцы в охотку под себя подминают сестер.

Этот мир не скверный, нет, он просто пещерный,
ему неведом ход времени равномерный,
и даже восход светила – большой сюрприз.
Вокруг ходят мамонты и шерстистые носороги,
эти звери в принципе – невинные недотроги,
не то саблезубые тигры – не поймешь, кто кого загрыз.

И кто б человечество сдвинул с гиблого места,
поставил бы под ружье, отучил-отлучил от инцеста,
рассказал бы про вечную жизнь, которая там, в земле
не копошенье червей и хрустящих личинок,
а та, за которую в келье молится инок,
и та, что нетленной звездою горит во мгле.

И кто б объяснил, что вера – игра без правил,
Господь вопрошает Себя: за что Ты Меня оставил,
и самозабвенный художник сам себя позабыл.
И самозабвенные воины – пика да алебарда,
и самозабвенен бросок безумного авангарда,
что рвется вперед, врагу открывая тыл.

В этом краю за битого двух небитых дают, а то и трех,
а после бьют небитых, чтоб они поднялись в цене.
А на троне сидит там царь Стручковый Горох,
а в стручке царевны-горошинки сидят рядком в глубине.

И хорошо человеку жить при Горохе-царе,
правда, пучит живот и трещишь, а если не бит, то бьют,
потому что пучит всех верноподданных об этой поре,
потому что за битого двух или трех небитых дают.

И в каждой хате зыбка цепная подвешена к потолку,
и рыбка златая в каждом колодце живет,
а в каждой зыбке – жирный младенец, прибыль в нашем полку,
и у младенца тоже с гороха пучит живот.

И высокоудойная мамка песню поет сынку
о царе-Горохе, от которого мальчика понесла,
и мальчик вырастет крепким и обрадуется пинку,
потому что после пинка цена его возросла.

И поведет его, возросшего, постаревшая мать
на невольничий рынок, под стеклянными крышами корпуса,
будет битого сына на двух небитых менять,
а из глаз ее бабья слеза – Божья роса.

еще твоя жизнь может показаться чем-то
напоминающим живопись кватроченто
без доски без золотого фона
без предвечного Бога и предсмертного стона

и еще твоя жизнь может показаться и скрыться
или быть грудой хлама в котором приятно рыться
вдруг что-то мелькнет блеснет на мгновенье
не менее чем ничто не более чем дуновенье

и еще твоя жизнь и вообще как тебе на свете
все что нужно держать в узде или держать в секрете
от греха подальше сохранней от сглаза
нескладнее чем в стихе слишком длинная фраза

и еще городской пейзаж кривой переулок
пуст и утренний воздух влажен и гулок
и еще страна канатный завод первая смена
пивной киоск на углу высокая пена

Апокриф – незаконный полукровок
от святости и вымысла: неловок,
никак не может втиснуться в канон,
пролезть в догмат, вписать кого-то в святцы,
взлететь, над колокольнею подняться
и сверху слушать колокольный звон.

Но он живет, без славы и огласки,
ему довольно прав волшебной сказки
о глиняных оживших воробьях,
святых кентаврах, силачах псоглавых,
о чертиках, чумазых и лукавых,
плодящихся в неведомых краях,

родителях Марии престарелых,
об ангелочках пухлых, крыльях белых,
растущих сквозь рубахи, о слезе
окаменевшей, о целебных водах,
об озлобленных, проклятых народах,
идущих по неправедной стезе.

Апокриф – незаконный брат Писанья,
он обречен на долгие скитанья
из церкви в церковь да из уст в уста,
минуя ухо, разум потрясая,
идет фигурка темная, босая,
чтоб с покаяньем пасть к ногам Христа.

священный гимнарий российских военных побед
торжественны оды обилен дворцовый обед
алмазами звезды сверкают на лентах атласных
мундиры к лицу молодежи но и стариков
они украшают глядят из седых париков
глаза завидущие на убиения праздник

так ламех кичился убийством и жен призывал
внимательно слушать как юношу он убивал
мол цила и ада послушайте мужа красотки
он крепкий убивец отмстится стократ за него
и жены развесили уши не зная того
что жизнь человека не стоит табачной щепотки