Влад Южаков - Личные вещи. Стихи

Прекрасны попа, грудь, лицо…
Вот, кто достоин быть венцом
Природы!
Изгибы бёдер, влажный рот…
Кульков подумал: «Не курорт —
Дом моды!».

Без шансов – слишком он коряв…
Скорбит в шезлонге, потеряв
Дар речи.
Но чу! Его манит рука:
«Давайте выпьем коньяка
За встречу».

Кульков в восторге: «Вашу мать!
И я сумел за хвост поймать
Удачу!».
Но всё испортила жена:
«С утра не сделал ни хрена
На даче!

Зато поддатый каждый день!
Нет, объясни, куда ты дел
Зарплату?».
Кульков, очнувшийся от грёз,
Вздохнул и вновь воткнул в навоз
Лопату.

Васильков двести грамм коньяка заказал —
Отправление поезда лишь через час.
Вдруг подходит Морфеус, и смотрит в глаза,
И пилюли суёт, благородством лучась:

«Сделай правильный шаг – или в ад, или в рай.
Ошибиться на этом пути не моги!
Это твой исключительный шанс! Выбирай —
Или в Беверли-Хиллз, или в Нижний Тагил».

Васильков озадачен: «Да ну, ерунда…
И потом, я же даже с тобой не знаком!
Да к чему мне? Ну что я, пилюль не видал?
Подожди, дай хотя бы запью коньяком…».

Он покорно пилюлю с ладони слизал,
И немедля вокруг начались чудеса:
Задрожали кабак и Казанский вокзал,
Заплясали салфетки, коньяк, колбаса,

Растворились перроны, пути, поезда,
Пассажиры, таксисты, таджики, менты…
Он за всю свою скучную жизнь не видал
Ни такой глубины, ни такой пустоты!

***
Он очнулся с разбитым лицом – без пальто,
Без билета, без паспорта, без кошелька,
Без портфеля и без телефона. Зато
В телогрейке, трико и фигурных коньках.

Он поплёлся по свалке, натужно дыша,
Безнадёжно хромая на обе ноги,
И подумал, взглянув на суровый ландшафт:
«Не свезло… Значит, всё-таки, Нижний Тагил…».

Пятнами света на взлётке блестит
Бетон.
Умерло лето. О нём погрустим
Потом.

Слякоть и ветер. В припухших глазах
Печаль.
Штамп на билете. Не вздумай сказать
«Прощай».

Мокрыми хлопьями падает снег
На плащ.
Осень не значит, что нас больше нет.
Не плачь.

Это не самая главная боль —
Дожди.
Я обязательно буду с тобой.
Дождись.

Чтобы найти виноватых,
Много раздумий не надо.
Ну, согласитесь, ребята —
Эти паршивые гады

Делают невыносимой
Жизнь позитивную нашу.
Либо условный Василий,
Либо конкретная Маша

Топчут ночами и днями
Счастья и радости всходы…
Кто-то во всём обвиняет
Тех, кому власти охота,

Кто-то клеймит радикалов,
Кто-то – народную массу,
Кто-то – циничных нахалов,
Лезущих первыми в кассу,

Кто-то – монгольское иго,
Кто-то – советские годы,
Кто-то – футбольную лигу,
Кто-то – плохую погоду,

Кто-то – стервозу-супругу,
Кто-то – соперницу-сучку,
Кто-то – богатого друга,
Давшего в долг до получки,

Кто-то – подростков лохматых,
Кто-то – начальника-гнуса.
Каждый себе виноватых
Сам выбирает по вкусу.

Я как другие – я тоже
Выберу бедствий причину.
И обвиню нехороших
Скупщиков швейных машинок.

Речь моя будет простая:
В харю паскудников, в харю!
Не, ну реально достали!
Не, ну а чо они, твари?

Все виноваты и каждый!
Жить среди них невозможно.
Как провинились? Неважно.
Это придумать несложно.

Когда бы мне, ну, скажем, лет в семнадцать,
Поведали про то, каким я буду
Себя считать – солидным, нужным, важным,
Авторитетным, значимым, весомым —
Я вряд ли стал бы шумно восторгаться
И радостно кричать: «Какое чудо!»,
Но изложил бы мысль семиэтажно
Об отвращении к моей персоне.

А после, отдохнув от рвотных спазмов
И вытерев с губы следы морковки,
Спросил бы у меня: «Ну, что ж ты, Владик?
Как можно было столько лет профукать?
Ведь ты же пионером был прекрасным,
И сессии сдавал легко и ловко!
Чего же дальше с жизнью не поладил?
Где праздник? Отчего тоска и мука?».

И я бы так ответил мне, подростку:
«Да что-то… В общем… Ну, не получилось…
Хотел, как лучше – вышло, как обычно…
Не стоят ни гроша мои медали…
Да ты вообще, пацан, наглеешь просто!
Ты на кого орёшь, скажи на милость?!
Не смей при мне ругаться неприлично!
Вот поживёшь с моё…». Ну, и так далее.

Потом бы я со мной уселся рядом,
И рассказал бы, разливая пиво,
Что, мол, не так печальна жизни повесть:
«Другие вон чего! А я-то ладно…
А про мечты забытые не надо.
Да, не случилось жизнь прожить красиво,
Но не ушёл ещё последний поезд,
Который – лишь вперёд, но не обратно».

***
И кто-то вертит жизнь назад, как плёнку:
Там, нагреваясь, кровь втекает в раны,
Предатели становятся друзьями,
Светлеют мысли, волосы темнеют,
Мужчина превращается в ребёнка,
Цинизм – в надежду, твиты – в телеграммы…
И зритель плачет тёплыми слезами,
Не становясь ни чище, ни умнее.

Иди ко мне, моя голуба…
Ну что с того, что я старик?
Ещё своих четыре зуба,
И не засалился парик.

Да, мне давно не восемнадцать,
Но жарких девок теребя,
Горю огнём! Хочу признаться
В том, что безудержно тебя…

Могу? Умею? Нет, не это…
Покуда ждал с букетом роз,
Забыл, о чём твердят поэты
В признаньях женщинам… Склероз!

Хочу? Опять не это… Словно
Проведена в мозгу черта,
И за чертой пропало слово!
Не видно слова ни черта!

Лишь помню – вышел на аллею,
Под горло застегнув пальто…
Имею? Пользую? Жалею?
Где я? Зачем мы здесь? Ты кто?

Когда внезапно сдавит грудь
Большая каменная глыба,
Когда не сможешь продохнуть,
Глотая воздух, словно рыба,

Не говори мне про народ,
Что угнетён Неспящим Оком —
Перекрывают кислород
Не там, вверху, а здесь, под боком.

Мы от таких, как мы, бежим,
Надсадно грезя счастьем личным.
И политический режим
До безразличия вторичен.

Не от растоптанных свобод
С тобой случается удушье,
А от просчитанных забот
И рассуждений благодушных

Тех, кто «желая нам добра»,
Даёт «полезные советы».
Они – большие мастера
Ограничений и запретов.

И в этом вся твоя беда,
Что надо крикнуть: «Дайте роздых!
Мне душно с вами, господа!»,
Но выйти некуда на воздух.